Примечания
"Феоптией" в 1750 г., закончена поэма была к 1754 г., и тогда же он обратился в Синод с просьбой рассмотреть поэму и разрешить ее для печати. Разрешение Синода было необходимо Тредиаковскому потому, что именно в это время православное духовенство стало усиленно преследовать в русской литературе и журналистике все хоть сколько-нибудь сомнительное с точки зрения церковной ортодоксии. 24 февраля 1755 г. он получил заключение Синода, в котором ему сообщалось, что в "Феоптии" "никакой противности церкви святой не присмотрено..." (Пекарский, т. 2, стр. 173). Обезопасив себя от духовной цензуры, Тредиаковский 17 марта 1755 г. обратился к президенту Академии наук с "доношением", в котором просил напечатать "Феоптию" в академической типографии на его собственный счет. Академическая канцелярия ответила Тредиаковскому, что "Феоптия" будет печататься только тогда, когда "начатые в типографии книги будут окончены печатанием" (Пекарский, т. 2, стр. 174), и спрашивала, не имеет ли он намерения печатать ее в Москве (имея в виду, по-видимому, московскую Синодальную типографию). 10 августа 1755 г. Тредиаковский ответил на это решение очень раздраженно и обиженно. Он подтверждал свое желание печатать обе рукописи в Петербурге, в академической типографии, с горечью отметив убийственный для него смысл решения канцелярии: "Но понеже в академической канцелярии определено печатать... тогда, когда печатные книги в типографии печатию окончатся, чего ни мне, ни внукам моим не дождаться: того ради, пока просил я его (президента. - И. С), чтоб повелеть их мне назад отдать обратно" (Пекарский, т. 2, стр. 174). Академические власти, несмотря на повторно выраженное,Тредиаковский желание печатать "Феоптию" в Академии наук, придрались к его просьбе "отдать обратно" рукопись и отказали ему в печатании. Тредиаковский болезненно переживал этот "удар" в числе прочих "уязвляющих" его действий академической канцелярии и литературных врагов. В апреле 1757 г., отчаявшись добиться печатания в Петербурге "Феоптии", Тредиаковский обратился в Синод с просьбой напечатать ее в Москве в Синодальной типографии ("Москвитянин", 1851, Ќ 19-20, стр. 536-540). Синод согласился печатать "Феоптию", и 22 апреля 1757 г. она была послана в Москву. Однако московская Синодальная типография не торопилась ее/ печатать. Поэма Тредиаковского попала в Москву в момент наибольшего ожесточения борьбы духовенства с передовой русской литературой. Синод осаждал правительство непрерывными доносами на соблазнительные по "материализму" и "безбожию" произведения, печатавшиеся в журнале "Ежемесячные сочинения" в 1755-1756 гг., как например, духовные оды Сумарокова, в которых развивалась ненавистная церковникам идея множественности миров; в сентябре 1756 г. Синод категорически запретил опубликование поэмы английского просветителя-деиста Александра Попа "Опыт о человеке" в переводе любимого ученика Ломоносова - Николая Поповского. Весной 1757 г. Ломоносов ответил на решение Синода "Гимном бороде" - самым смелым антицерковным выступлением русской поэзии XVIII века. Вокруг "Гимна бороде" возникла оживленная рукописная полемика, которая еще более раздражила церковные власти и сделала их еще более подозрительными, чем три года назад, когда Тредиаковский представил "Феоптию" в Синод для проверки. Поэма Тредиаковского на себе испытала бдительность православных обскурантов. Более года находилась "Феоптия" в Москве, и наконец в Синод поступила "Выписка о сумнительствах, в "Феоптии" находящихся", написанная товарищем директора типографии Афанасием Пельским и правщиком Григорием Кондаковым ("Москвитянин", 1851, кн. 19-20, стр. 544-552). Авторы "Выписки" приводили несколько цитат из "Феоптии", в которых, по их мнению, содержались мысли, противоречащие "священному писанию". Они указали на те места из поэмы Тредиаковского, в которых, по их мнению, проповедовалась множественность миров в системе Коперника; во второй эпистоле правщики отметили следующие строки:
Как силою сия отъем лет свет луна
"священному писанию противно".
"по божественному писанию солнце ходит"):
Мы солнце зрим, оно (в колико ж верст мильонов?)
"скоту разума не дано, то и разуметь ему не можно, да и автор здесь себе противоречит и механисм вводит". По-видимому, "Выписка" повлияла на Синод, "Феоптия" осталась ненапечатанной и считалась утраченной. Тредиаковский сумел напечатать только десять строк из "Феоптии" в своей статье "О древнем, среднем и новом стихотворении российском" (1755) в качестве примеров хореического и ямбического шестистопного стиха. Двенадцать строк из "Феоптии", введенные им в трагедию "Деидамия" (1750), увидели свет только в 1775 г. Таким образом, оригинальное поэтическое произведение Тредиаковского, поэма, посвященная изложению важнейших проблем философской мысли своего времени, начисто выпала из литературного движения середины XVIII в., и эта неудача во многом способствовала утверждению в потомстве неправильного мнения о Тредиаковском как о переводчике в первую очередь. Тредиаковский писал "Феоптию" в ту эпоху развития европейской просветительской мысли, когда уверенное поступательное движение естествознания настоятельно требовало полного освобождения науки от подчинения религии, от богословской схоластики. В середине века такой последовательный разрыв со всеми формами идеализма был сделан французскими материалистами - Ламетри в его книге "Человек-машина" (1748) и Дидро в "Письмах слепым в назидание зрячим" (1749). Русским просветителям было трудней, им приходилось в это время защищать науку от нападок православных обскурантов. Наиболее последовательным в этой борьбе был Ломоносов как автор "Письма о пользе стекла" (1752) и ряда сатирических, антиклерикальных произведений. В литературно-философской борьбе 1750-х годов Тредиаковский занимал особое место. Он не имел такой сильной поддержки, как Ломоносов, да и позиция его была чрезвычайно противоречива. Вольнодумец и даже, может быть, атеист в начале 1730-х годов, в первые годы по возвращении в Россию, к 1750-м годам Тредиаковский, под давлением клерикальной реакции елизаветинского времени, по-видимому, кое-что пересматривает в своих философских взглядах. Его страшит смелость материалистов, отрицающих философию оптимизма Лейбница - Попа, согласно которой многообразие и совершенство мироздания ежеминутно и повсеместно убеждают человека в существовании бога-творца мира и человека и в том, что все в природе создано богом для пользы человека и потому целесообразно и разумно. Основные возражения атеистам сосредоточены Тредиаковский в предисловии к "Феоптии", так что у читателя может составиться впечатление, что, нападая на безбожников-материалистов, Тредиаковский действует отчасти и в интересах самозащиты от возможных подозрений со стороны церковников, еще не забывших его кощунственные высказывания начала 1730-х годов. Его критика в адрес материалистов свидетельствует, что он хорошо знал материалистическую философию, особенно учение Б. Спинозы, взгляды которого Тредиаковский излагает наиболее обстоятельно. Оставаясь на почве "чистой" метафизики, Тредиаковский более или менее последовательно развивает точку зрения рационалистического идеализма Лейбница на основные проблемы философии религии. Доводы Тредиаковского сходны с теми аргументами, которые в спорах с атеистами выдвигали Вольтер и Монтескье и некоторые другие просветители XVIII века. Он пользуется и "космологическим" и "онтологическим" доказательствами существования бога. Его бог - это "великий мастер", "великий строитель", часовщик, который завел вселенную, как часы, исправно с тех пор работающие и верно показывающие время. Наконец, не чужд ему и аргумент социальный, выдвинутый Монтескье в "Духе законов": бог необходим для сохранения порядка в государстве. Но как только, не ограничиваясь "доводами из самых метафизических внутренностей", Тредиаковский обращается к "необъятный огромности всего света", то есть к солнечной системе и ее устройству, и к миру животных и растений, к человеческому организму, наконец - ко всему богатству сведений и наблюдений, накопленных современным ему естествознанием, - он неизбежно вступает в острый конфликт с догматическим православным богословием и с религией вообще, договариваясь иногда до наивно-материалистических утверждений по наиболее спорным вопросам современной ему науки. Так, например, по поводу существования души у животных спор в науке особенно обострился после того, как Декарт объявил животных машинами без души. Тредиаковский посвятил этой теме почти всю третью эпистолу "Феоптии". Он критикует и Декарта, и его предшественников, также отрицавших душу у животных, в особенности Платона и Джордано Бруно, сам же он, под влиянием Лейбница, как будто склоняется к мысли, что у животных есть душа, но особого рода, более ограниченная в своих познавательных и мыслительных способностях. Защищая точку зрения противоположную взглядам механистического материализма XVII-XVIII веков, Тредиаковский одновременно впадает в самый наивный и вульгарный материализм. Так, по его мнению, если бы животные ели другую пищу, они могли бы получить такую же душу, как люди. Значение "Феоптии" в истории русской литературы XVIII века не только в том, что она отразила противоречивость позиций раннего русского просветительства в период начавшейся острой борьбы церкви с передовой наукой. "Феоптия" - убедительное свидетельство серьезности интереса русских поэтов к собственно философской проблематике. Тредиаковский следовал в поэтической разработке философского материала за Ломоносовым, но ему хорошо известна была и. философская поэзия древних (в том числе материалистическая поэма Лукреция" "О природе вещей"), и наиболее яркие явления философской поэзии нового времени. В обширном предисловии, предпосланном "Феоптии", Тредиаковский объясняет замысел своей поэмы, ее цель и выбор стихотворного языка для столь сложного философского содержания: "В нынешние времена повсюду стихи, по большой части, употребляются токмо или на пустые игралища, или на другие мирские сочинения, возбуждающие страсти. Но возводящий помышление свое к удаленной древности увидит, что поэзия у древних была общею их философиею и теологиею. Итак, писать философствование стихами, то возводить некак стихотворение к первому его и достохвалному началу. А сие впрочем не едино было мне побуждением, чтоб составить мое доказательство заключенным красноречием: возбудил еще меня к тому пример, возбудило ревнование, возбудила краткость и, наконец, видимая польза возбудила. Многий видим примеры философствовавших стихами. Сим образом Цицерон описал Аратову "Астрономию". Сим Люкреций книги "Об естестве вещей"; сим Вергилий земледелные свои книги; сим Овидий сладкие "Превращения" и мудрый "Фасты"; сим из древнейших Эмпедокл книги "Об естествах вещей", коему и подражал эпикурскими своими помянутый Люкреций; сим и еще древнейший Эмпедокла Изиод "Теогонию"; сим, напоследок, и Гомер похвалныи богам "Гимны"; но да не будут подражаемым примером язычники, не ведавший истинного бога; сим царствовавший пророк Давид, вдохновенную духом святым Псалтырь, сим все пророческие возглашены песни; сим и в благодати многие из отцов святых церковные стихиры и каноны составили, а особливо преподобный отец Иоанн Дамаскин; но как? самую глубокую богословию сим образом он воспел". Мысль о создании "Феоптии" пришла Тредиаковскому во время чтения поэмы Александра Попа "Опыт о человеке": "Начал я думать, не можно ль чего подобного составить стихами ж. Ревнивое размышление придало мне некоторыя мысленные крыла: возлетел я ими от Попова "Опыта о человеке" до творца человеку. Рассуждал: понеже автор, пиша о человеке, почерпнул все свои мысли из внутренностей метафизики, то мне и приличнее еще быть имеет, чтоб мыслящему писать о боге, почерпать мои размышления из самых глубокостей тоя ж метафизики". Французский перевод поэмы Попа, о котором говорит Тредиаковский, вышел впервые в 1737 г. и переиздавался в 1738 и 1748 гг. Перевел ее малозначительный французский литератор Жан-Франсуа Дюренель (1692-1761). Много позднее Вольтер признавался, что половина стихов в этом переводе "Опыта о человеке" принадлежит ему. Время работы Тредиаковского над его философской поэмой - это кульминационный пункт общеевропейской популярности А. Попа как поэта-философа. Популярность эта объясняется тем, что в "Опыте о человеке" талантливо и живо излагался деистический взгляд на мир в духе философского оптимизма Шефтсбери с его верой в конечное торжество добра над частными проявлениями мирового зла. Вольтер в "Поэме об естественном законе" (1751) прославлял Попа и отчасти подражал его "Опыту о человеке". Для русских просветителей 1750-х годов, для Ломоносова и Тредиаковского, Поп и особенно его "Опыт о человеке" были в такой же мере близки и значительны, как для Руссо и Вольтера. Вот почему, когда Н. Н. Поповский, по совету и под руководством Ломоносова, сделал в 1753 г. стихотворный перевод "Опыта о человеке" с прозаического французского перевода Силуэта, публикация перевода Поповского встретила такое сильное сопротивление Синода и повлияла на судьбу "Феоптии". Задача, которую поставил перед собой Тредиаковский в этой поэме, была грандиозна и требовала большой поэтической смелости. Он хотел вместить в поэму все содержание современной научной мысли, все, чего достигла наука в объяснении важнейших вопросов мироустройства. При этом Тредиаковский понимал, что он пишет не просто философский трактат, и потому стремился придать ей, насколько это было возможно и насколько это было в его силах, поэтическое звучание. Поэтому все шесть эпистол адресованы определенному лицу (вымышленному) Евсевию - ив самом стиле поэмы заметно стремление автора придать изложению популярность и непринужденность, свойственную беседе близких людей. Но сложный философский материал, выбранный им для изложения и требующий особых терминов и оборотов, сопротивлялся этому стремлению автора. Стиль "Феоптии" двоится: один стилистический ряд образуют собственно философские рассуждения, другой - картины и примеры, особенно взятые из живой природы. Поэтому двоится и лексика поэмы: философская терминология, часто смело создаваемая вновь Тредиаковским на материале церковнославянского языка, перемешивается у него с просторечными, бытовыми словами и выражениями.