Тимофеев Л.: Василий Кириллович Тредиаковский

И жизнь, и творческая деятельность, и посмертная литературная судьба В. К. Тредиаковского богаты странностями, злоключениями, противоречиями. Необычно его детство. Сын астраханского священника, он получил образование в школе католических монахов капуцинского ордена (где обучение велось на латинском языке). Необычно прошли и его юность и годы учения. Он бежал из Астрахани в Москву, из Москвы, где стал учиться в Московской Славяно-греко-латинской академии, бежал снова, на этот раз в Голландию, а оттуда перебрался в Париж, "шедши пеш за крайнею уже своею бедностию". {"Записки имп. Академии наук", т. 7, кн. 2. СПб., 1865, Приложение No 4, стр. 30.} В Париже Тредиаковский обучался в Сорбонне математическим, философским и богословским наукам, и вернулся на родину в 1730 году.

"сие ученое достоинство... первый он из россиян имел счастие получить" {"Краткое описание жизни и ученых трудов сочинителя сия трагедии". - В. К. Тредиаковский. Деидамия. М., 1775, стр. 2--3.}). А уже в 50-е годы Тредиаковский так писал о своем состоянии: "Ненавидимый в лице, презираемый в словах, уничтожаемый в делах, осуждаемый в искусстве, прободаемый сатирическими рогами, изображаемый чудовищем, еще и во нравах (что сего бессовестнее?) оглашаемый... всеконечно уже изнемог я в силах к бодрствованию: чего ради и настала мне нужда уединиться..." {"Записки имп. Академии наук", т. 9, кн. 1. СПб., 1866, стр. 179.}

Выпущенная им в 1766 году "Тилемахида" - итог огромного многолетнего труда, более шестнадцати тысяч строк гекзаметра - была осмеяна сразу же после выхода: "При императрице Екатерине II в Эрмитаже установлено было шуточное наказание за легкую вину: выпить стакан холодной воды и прочесть из "Тилемахиды" страницу, а за важнейшую выучить из оной шесть строк". {Митрополит Евгений. Словарь светских писателей, т. 2. М., 1845, стр. 221.}

Судьба была к нему сурова и после смерти. И. Лажечников в романе "Ледяной дом" (1835) так писал о Тредиаковском: "О! По самодовольству, глубоко протоптавшему на лице слово "педант!" -- по этой бандероле, развевающейся на лбу каждого бездарного труженика учености, по бородавке на щеке вы угадали бы сейчас будущего профессора элоквенции Василия Кирилловича Тредьяковского. Он нес огромный фолиант под мышкой. И тут разгадать нетрудно, что он нес - то, что составляло с ним: я и и я Монтаня, свое имя, свою славу, шумящую над вами совиными крыльями, как скоро это имя произносишь, власяницу бездарности, вериги для терпения, орудие насмешки для всех возрастов, для глупца и умного. Одним словом, он нес "Телемахиду"".

Воспринял эту традицию и Белинский: "Тредьяковский, - писал он, - с его бесплодною ученостию, с его бездарным трудолюбием, с его схоластическим педантизмом, с его неудачными попытками усвоить русскому стихотворству правильные тонические размеры и древние гекзаметры, с его варварскими виршами и варварским двоекратным переложением Роллена... все, что было сделано Тредьяковский, оказалось неудачным, - даже его попытки ввести в русское стихотворство правильные тонические метры..." {"Взгляд на русскую литературу 1846 года". Полн. собр. соч., т. 10, М., 1956, стр. 8.}

Однако звучали и другие голоса. Характерно предисловие (без подписи) к изданной после смерти Тредиаковского (в 1775 году) трагедии "Деидамия": "Сей муж многими своими в пользу соотчичей трудами приобрел бессмертную память и славу. Он первый издал правила российского нового стихосложения, коим следовали и ныне следуют все почти российские стихотворцы. Он сочинил много прозаических и стихотворных книг, а перевел и того больше, да и столь много, что кажется невозможным, чтобы одного человека достало к тому столько сил... он первый открыл в России путь к правильному стихотворству... Достодолжная ему хвала... представляется в сочиненных стихах к его портрету, в 1766 году писанному...

Стих начавшего стопой прежде всех в России, Взор художеством черты представляют сии: Он есть Тредьяковский, трудолюбный филолог, Как то уверяет с мерой и без меры слог; Почести лишить его страсть сколь ни кипела, Но воздать ему венок правда предуспела". {"Деидамия". М., 1775, стр. 3--4, 10.}

"Езды в остров Любви" (1778): "Сия трудов славного российского писателя г. Тредиаковского книжка хотя уже и обращалась в публике, но поелику от ее издания немало времени протекло, то и рассуждено за благо оную, яко забавную, а притом и изъявляющую разверзающееся дарование и природную способность сего трудолюбивого мужа, для любящих его переводы и сочинения, вторично, и точно в таком порядке, напечатать, в каком она прежде была напечатана". {"Езда в остров любви". СПб., 1778.}

Все это очевидные доказательства того, что для известного круга современников Тредиаковский представлял вполне реальную и незаурядную поэтическую величину. Примечательно и другое. Если Екатерина и близкие ей литераторы по сути дела стремились вытеснить Тредиаковского из литературы, то передовые писатели того времени оценивали его совершенно иначе.

Н. И. Новиков в своем "Опыте исторического словаря о русских писателях" {СПб., 1772, стр. 218.} говорит о Тредиаковском: "Сей муж был великого разума, многого учения, обширного знания и беспримерного трудолюбия; весьма знающ в латинском, греческом, французском, итальянском и в своем природном языке; также в философии, богословии, красноречии и в других науках. Полезными своими трудами приобрел себе бессмертную славу..." Выступал в защиту Тредиаковского Н. И. Новиков и в своем журнале "Трутень".

Столь же решительными были и слова Радищева: "Тредиаковского выроют из поросшей мхом забвения могилы, в "Тилемахиде" найдутся добрые стихи и будут в пример поставляемы". {А. Н. Радищев. Полн. собр. соч., т. 1. М. --Л., 1938, стр. 353. См. также его "Памятник дактилохореическому витязю". Полн. собр. соч., т. 2, 1941.}

В 1841 году в посмертном собрании сочинений Пушкина была опубликована его статья о книге Радищева "Путешествие из Петербурга в Москву". В статье Пушкин говорил и о Тредиаковском: "Тредьяковский был, конечно, почтенный и порядочный человек. Его филологические и грамматические изыскания очень замечательны. Он имел в русском стихосложении обширнейшее понятие, нежели Ломоносов и Сумароков. Любовь его к Фенелонову эпосу делает ему честь, а мысль перевести его стихами и самый выбор стиха доказывают необыкновенное чувство изящного. В "Тилемахиде" находится много хороших стихов и счастливых оборотов. Радищев написал о них целую статью... Вообще изучение Тредьяковского приносит более пользы, нежели изучение прочих наших старых писателей. Сумароков и Херасков верно не стоят Тредьяковского..." {Пушкин. Полн. собр. соч., т. 11. М. --Л., 1949, стр. 253--254. См.: Е. В. Матвеева. Пушкин и Тредиаковский. - "Ученые записки Ленинградского государственного педагогического института им. Герцена", 1949, т. 76.}

"Ледяном доме", Пушкин замечал: "За Василия Тредьяковского, признаюсь, я готов с вами поспорить. Вы оскорбляете человека, достойного во многих отношениях уважения и благодарности нашей". {Пушкин. Полн. собр. соч., т. 16. М. --Л., 1949, стр. 62.}

В конце 1840-х годов выход сразу двух изданий Тредиаковского послужил сигналом к серьезному пересмотру и переоценке научной и литературной деятельности поэта. {Сочинения Тредиаковского, тт. 1--3. СПб., 1849, и Избранные сочинения В. К. Тредиаковского. М., 1849. См. вступительную статью П. Перевлесского к Избранным сочинениям, стр. XXXIX--XL, a также статьи Ир. Введенского ("Северное обозрение", 1849, ноябрь, стр. 449, 428), М. Погодина ("Москвитянин", 1851, No 11, стр. 227), В. Варенцова ("Московские ведомости", 1860, 16 февраля, стр. 275).}

В настоящее время советское литературоведение высоко оценивает Тредиаковского и как ученого и как поэта. "Несмотря на значительный успех сатир Кантемира, - писал Г. А. Гуковский еще в 1926 году, - истинным начинателем новой русской поэзии следует, по-видимому, считать его ближайшего преемника, Тредиаковского. Этот замечательный человек, в свое время недооцененный, отличался силой теоретического мышления еще в большей степени, чем даром самостоятельного создания новых поэтических форм... Опыты первой поры творчества Тредиаковского решительно отразились на ходе поэзии ближайших десятилетий". {Григорий Гуковский. Русская поэзия XVIII века. Л., 1927, стр. 12--13.}

Конечно, многое в оценке деятельности Тредиаковского остается спорным, многое в его творчестве - еще не изученным, но положительное значение, которое имел Тредиаковский как новатор и в области филологии и в области поэзии, сейчас уже не вызывает сомнений.

Естественно, встает вопрос, чем же объясняется близорукость тех, кто так упорно отказывал Тредиаковскому в признании, да и близорукость ли это на самом деле.

скажем, качества его гекзаметров.

Весьма существенны соображения академика А. С. Орлова о том, что "в "Тилемахиде" не нравилось Екатерине не форма, а содержание..." {А. С. Орлов. "Тилемахида" В. К. Тредиаковского. - Сборник "XVIII век". М. --Л., 1935, стр. 23--25, 33. Эту же мысль высказал Ю. Тынянов в письме к М. Горькому 14 декабря 1931 года, говоря о Тредиаковском, "неприемлемом в его время социально и отчасти политически и поэтому захаянном свыше меры Екатериной" (Архив А. М. Горького).}

"Аргенида") и Фенелона ("Тилемахида"). В "Аргениде" Барклай, давая сатирическое изображение нравов французского двора, поучал государей, как следует править. Книгу Фенелона "Приключения Телемака" (в переводе Тредиаковского - "Тилемахиду") признали в свое время настолько зловредной, что папа Иннокентий XII произнес ей "отречение"; и в ней современники справедливо усматривали резкую критику французского двора и короля. Обе эти книги в применении к русской действительности давали материал для очень рискованных и острых сопоставлений.

В 1762 году вступила на престол после убийства Петра III Екатерина II. Обстоятельства ее воцарения были у всех на глазах, предания о них были еще так свежи, а нравы Екатерины и ее двора настолько развращены, что следующий, например, эпизод "Тилемахиды", вышедшей в 1766 году, попадал, конечно, не в бровь, а в глаз: в 3-й и 8-й книгах "Тилемахиды" рассказана история царя Пигмалиона и его наложницы Астарвеи:

Та Астарвея жена была, как богиня, преслична,

но

... Лютое сердце кипело в ней и наполнено злости;
Ум однак скрывал худую чувственность хитро.

Царя она не любила. После встречи с неким "дивно пригожим" юношей и других событий Астарвея решила убить Пигмалиона и захватить власть.

Народ, однако, восстал против нее. Ее схватили:

Стражею, тотчас она в темницу вергнута мрачну.

Кончилось все тем, что Астарвея отравилась:

Вот, наконец, издохла она, оставивши в страхе
Всех, которы при ней издыхающей там находились. {1}

"Тилемахиде" выступал отнюдь не как переводчик в обычном смысле этого слова. Он переводит прозу Фенелона стихами - гекзаметром, вводит в текст Фенелона собственное вступление и существенно перерабатывает и самый стиль оригинала. Понятно, что на протяжении более чем шестнадцати тысяч строк гекзаметра, составляющих собою "Тилемахиду" Тредиаковского, эта широкая переработка не могла не превратить его по сути дела в соавтора Фенелона.

Зная и о репутации, и о судьбе Барклая и Фенелона, Тредиаковский настойчиво и смело говорил о достоинствах их произведений.

"Тилемахида" решительно не подходила к обстановке екатерининского двора. С ней и с ее автором приходилось бороться. Несколько позднее Екатерина - на примерах хотя бы Новикова и Радищева - показала, как она умеет это делать, но в 60-е годы можно еще было быть мягче. И с Тредиаковским боролись тоньше: его выключили из общественного внимания, против него применили очень злое оружие - смех. Если его стихи рекомендовали как лучшее средство от бессонницы, это значило, что его исключали из числа писателей, "лишали огня и воды" (согласно римской формуле изгнания) в литературе.

Это было тем более существенно, что поэзия Тредиаковского была широко известна: "Когда Екатерина II изощряла свое остроумие над "Тилемахидой", - говорит исследователь русской музыкальной культуры Т. Ливанова, - стихи Тредиаковского были широко распространены как песни, любовно записывались и переписывались вместе с музыкой в сборниках кантов, бытуя без имени автора..." {Т. Ливанова. Русская музыкальная культура XVIII века в ее связях с литературой, театром и бытом, т. 1. М., 1952, стр. 47.}

Не ограничиваясь художественными литературными источниками, Тредиаковский знакомил своих современников и с западноевропейской философией. Двенадцать из шестнадцати томов переведенной им "Римской истории" Ролленя, печатавшихся с 1761 по 1767 годы, содержат обширные "Предуведомления от трудившегося в переводе", в которых широко излагается учение знаменитого юриста и историка Самуила Пуфендорфа о естественном праве и его "Практическая философия".

"Древней" и "Римской истории" Ролленя, а также "Истории об императорах" ученика Ролленя - Кревиера (Кревье), над которыми Тредиаковский трудился в общей сложности тридцать лет, точно так же примыкают по своей идейной направленности к тому циклу литературных выступлений Тредиаковского, которые вводили в кругозор русских читателей значительные явления прогрессивной западноевропейской культуры. {Известный мемуарист А. Болотов вспоминал: ""Аргениду"... читал... не выпуская из рук". В свою очередь Болотов узнал об "Аргениде" от читателя, который "сию книгу превозносил бесчисленными похвалами". - "Записки", т. 1. СПб., 1870, стр. 327 и 259.} Наконец, недавно найденная И. Серманом рукопись "Феоптии" свидетельствует о большом интересе В. Тредиаковского к западноевропейской философии и науке.

Очевидно, таким образом, что Тредиаковский занимал определенное и своеобразное место в идейной жизни своего времени. Стирая с его облика чернящие краски, произвольно нанесенные идейными противниками, мы видим, что за ними проступает значительная и яркая фигура выдающегося деятеля русской культуры и литературы XVIII века.

Не следует, конечно, и приукрашивать Тредиаковского.

"Безбожник и ханжа" - так охарактеризовал Ломоносов Тредиаковского, и в этом определении были очень четко схвачены противоречивые черты деятельности автора "Тилемахиды" и "Феоптии". Если вскоре по приезде из-за границы Тредиаковский вызывал даже подозрения в атеизме, то позднее он написал "Феоптию", в предисловии к которой резко нападал на "умозрительных атеистов", и в особенности на "проклятого Спинозу", а на Сумарокова он написал прямой донос, обвиняя его в нарушении церковных догматов.

Тредиаковский жил в трудное, тревожное и противоречивое время, когда и в быту, и в идеологии, и в общественно-политической обстановке сталкивались и перекрещивались самые разноречивые тенденции. В Заиконоспасской академии еще всерьез занимались вопросами о том, как сообщают ангелы друг другу мысли, росла ли в раю роза без шипов и т. д., когда Ломоносов уже стоял на пороге открытия закона сохранения вещества. Знакомство с передовыми идеями западноевропейской общественной мысли совмещалось с библейскими представлениями о сотворении мира и с нелепыми и жестокими забавами вроде постройки Ледяного дома. Бесправие и произвол, аресты и ссылки, когда, по выражению Ключевского, дворец и крепость непрерывно менялись своими обитателями и едущий в Сибирь Бирон встречался на пути с возвращающимся оттуда Минихом, куда сам же Бирон его и отправил, доносы и казни - это устойчивые черты эпохи, которых не выдерживали и не такие характеры, как у Тредиаковского, испытавшего в своей литературной деятельности все жанры - от панегирика до доноса. "Мы друг друга едим и с того сыты бываем" - такова была распространенная поговорка первой половины XVIII века. Эта формула многое объясняет нам и в жизни и в деятельности Тредиаковского.

"Да здравствует днесь императрикс Анна". Ее нашли в списке у нерехтинского дьякона Савельева и костромского священника Васильева. Возникло подозрение, что слово "императрикс" роняет высочайший титул ее императорского величества. Васильев и Савельев были арестованы, а перепуганному Тредиаковскому пришлось написать подробные объяснения. Чрезвычайно драматичны были и события, которые произошли с Тредиаковским в 1740 году. Они столь ярко характеризуют как тогдашние нравы, так и отношение к литературе, что на них следует остановиться подробнее. В феврале этого года для развлечения императрицы Анны в Петербурге строился знаменитый Ледяной дом и готовился грандиозный "маскарад" для шутовской свадьбы. Для маскарада понадобились стихи, и министр Волынский, готовивший маскарад, послал за Тредиаковским. Посланный кадет объявил Тредиаковскому, что везет его в "Кабинет ее императорского величества". Уже одно это приглашение привело Тредиаковского "в великий страх" и "в великое трепетание". Узнав по дороге, что его везут не в Кабинет, а только к министру, Тредиаковский рискнул выразить кадету свое неудовольствие, сказав, что тот худо с ним поступил, объявив, что везет его в Кабинет, "для того что он таким объявлением может человека вскоре жизни лишить или, по крайней мере, в беспамятствие привести". {"Москвитянин", 1845, No 2, отдел "Материалы", стр. 44.} Кадет по приезде пожаловался Волынскому, который "сейчас же начал, - пишет Тредиаковский в своем "Рапорте" Академии 10 февраля 1740 года, - меня бить пред всеми толь немилостиво... что правое мое ухо оглушил, а левый глаз подбил, что он изволил чинить в три или четыре приема", а потом "повелел и оному кадету бить меня по обеим же щекам публично". После этого избиения Тредиаковскому дали "на письме самую краткую материю, с которой должно было ему "сочинить приличные стихи", и отпустили. Тредиаковский понес жалобу Бирону, но в приемной у Бирона его увидел Волынский, который схватил его и отправил под караул, где, пишет Тредиаковский, "браня меня всячески, велел... бить палкою по голой спине столь жестоко и немилостиво... дано мне с семьдесят ударов...", потом "паки велел меня бросить на землю и бить еще тою же палкою, так что дано мне и тогда с тридцать разов". Утром Волынский, приказав караулу бить Тредиаковского "еще палкою десять раз, что и учинено", отпустил его "с угрозами" домой. {Там же, стр. 43--46.} Когда позднее Бирон вступил в борьбу с Волынским и подал на него жалобу, он указал и на избиение Тредиаковского, однако в вину Волынскому ставилось не то, что он его избил, а то, что он совершил это в покоях Бирона.

Тредиаковский не обладал "благородной упрямкой" Ломоносова, позволившей тому заявить И. И. Шувалову: "Не токмо у стола знатных господ или у каких земных владетелей дураком быть не хочу, но ниже у самого господа бога, который мне дал смысл, пока разве отнимет". {М. В. Ломоносов. Собр. соч., т. 8. М. --Л., 1948, стр. 229.} Причудливое сочетание ничтожного и значительного в облике Тредиаковского, смешного и трагического в его судьбе, консерватизма и новаторства в его деятельности - все это было в духе этого переходного времени в истории русской культуры.

новой культуры и новых общественных отношений. С ними и были связаны как творчество, так и научная деятельность Тредиаковского.

Примечания

"Тилемахида", т. 1. СПб., 1766, стр. 52 и 130--135.