6
Фенелон (1651--1715) не только один из крупнейших французских писателей, но и представитель целой стадии в развитии французской мысли, переходной от абсолютистского мировоззрения к просветительному движению. Переходный характер носит и его отношение к античности: как и Буало, он видит в ней единую и вечную норму прекрасного, а на деле беллетризирует наследие Гомера и Вергилия, превращая их сюжеты в роман, а их эпическую фразеологию в текучую, прозрачно-легкую, сладкогласную прозу романа. В 1689 г., уже выдвинувшись образованием и талантом среди духовенства, он был приглашен в воспитатели герцога Бургундского, внука Людовика XIV. Для него он написал "Басни" и "Разговоры мертвых" (например Цезаря с Катоном), в которых намечено уже намерение слить полезные для будущего короля либерально-монархические политические уроки с легким изложением преданий, сюжетов и исторических событий древнего мира. Переход Фенелона к квиэтизму привел к его опале. Квиэтизм был, в сущности, протестом против официально-государственного католицизма; поэтому сторонники квиэтизма, во главе с основательницей учения Мадам Гюон, близким другом Фенелона, подверглись гонениям. Но обострение споров о квиэтизме, против которого выступает всемогущий Боссюэ, приводит в 1697 г. к разрыву Фенелона с двором и отъезду в его Камбрэйскую епархию. А когда в 1699 г. напечатан был, без ведома автора, "Телемак" (написанный еще около 1694--1695 г.), Людовик XIV увидел в нем (совершенно справедливо) критику его режима. Он наивно сказал: "Какая неблагодарность! Он задумал развенчание моего царствования". Во все продолжение царствования Людовика XIV, т. е. до 1715 г., не разрешено было ни одно издание "Телемака", что, впрочем, не помешало тому, что вся образованная Франция прочитала "Телемака" по зарубежным (голландским) изданиям. Запретность только подчеркнула оппозиционность книги. А за границей успех был еще больше; сразу появились переводы; здесь особых политических препятствий не могло быть, потому что резкая критика королей, ведущих разорительные завоевательные войны из тщеславия, вне Франции естественно воспринималась как осуждение завоевательных войн Людовика XIV, без пользы разоривших Францию и взволновавших всю Европу, а эти войны Европа единодушно ненавидела, равно как и притязания их зачинщика на европейскую гегемонию.
В России "Телемак" был известен очень рано, значительно раньше первого легального (и, кстати, первого исправного) парижского издания 1717 г. Известный барон Гюйссен, политический агент Петра I за границей, в инструкции для воспитания царевича Алексея усиленно и с похвалой рекомендует "Телемака" ("в свете знатный Телемак") как полезнейшую книгу для русского наследника престола, а так как он называет "Телемака" вслед за Пуфендорфом и Гроцием, то, очевидно, он видит в романе Фенелона политический трактат в беллетристической форме. В четырех списках известен и первый (рукописный) перевод "Телемака" еще петровского времени (1724). Первый русский печатный перевод вышел в издании Академии Наук в 1747 г., но сделан он был еще в 1734 г., - кем - в издании не сообщено, но можно считать выясненным, что перевод этот принадлежал А. Ф. Хрущову, родственнику, единомышленнику и доверенному лицу Артемия Волынского, казненному вместе с ним в 1740 г. за борьбу против правящей немецкой партии. Роман Фенелона, очевидно, сочувственно читался и комментировался в кружке Волынского. Тредиаковскому, конечно, был известен этот перевод, он указывает на него в "Предъизъяснении" к своей "Телемахиде", считает его литературно неудовлетворительным ("токмо тень... истинного Телемака"), и хотя ему известно имя автора, но он его не называет: это имя казненного государственного преступника. Называет Тредиаковский еще один ему известный рукописный перевод первых песен "Телемака" (ритмической прозой) да еще стихотворный перевод, александрийским стихом с рифмами, первых трех песен, сделанный недавно (Тредиаковский пишет в 1766 г.), представленный ему на просмотр и им одобренный; вероятно, что этот ямбический перевод принадлежит молодому Державину, тогда солдату Преображенского полка.
Итак, слава "Телемака" была у нас в XVIII в. достаточно велика. Установился взгляд на него как на мудрое, полезное всем произведение, указывающее государям их обязанности, а народам пути их счастья. Лучшим выражением этого взгляда является известная нам уже похвала Ломоносова в § 151 большой "Риторики" (1748): "повестью называем пространное... описание какого-нибудь деяния, которое содержит в себе примеры и учения о политике и о добрых нравах; такова есть Барклаева Аргенида и Фенелонов Телемак". Смысл этой славы понятен: "Телемак", не выходя формально за пределы монархического и абсолютистского воззрения, был на деле выражением растущего во всей Европе и в России антимонархического движения умов, т. е. был политически замедленным (и потому для более отсталых стран особенно подходящим) спутником просветительных и оппозиционных идей века. В России XVIII в. были как раз все данные для успеха и влиятельности этого романа.
Итак, Тредиаковский своим переводом не начинает, а завершает уже долгую традицию русских "Телемаков". Давняя фактическая легальность этой "мудрой", стяжавшей общее уважение Европы книги давала ему возможность переводить самые резко оппозиционные места. В громадной поэме они тонут, но если их выделить, то политический смысл его перевода станет несомненным. Вот несколько примеров:
Горе! Чему цари бывают подвержены часто?
Часто мудрейший из них уловляется в сети не чая.
.....................
Добрые ждут пока не взыщутся и призовутся,
А государи почти не способны снискивать оных.
...................
О, злополучен царь, что толь открыт злых коварствам:
Он погиб, когда ласкательств не отревает
И не любит всех вещающих истину смело.
.................
Он окружен такими людьми, которые правду
Не допускают всегда доходить к повелителю прочих.
.....................
Царь толь мало любим, что к приятию милости царской
Льстят царю во всем и - во всем царю изменяют.
Вопрос о льстецах, неизбежно окружающих царя, проходит по всей книге. Для Фенелона это было критикой общеизвестных особенностей версальского режима Людовика XIV, но на русской почве 1760-х годов такие стихи приобретали особый, местный, смысл; они несомненно воспитывали гражданское чувство интеллигенции. Общеполитические идеи Фенелона бедны; он сочувствовал английской конституции, но в "Телемаке" проповедует идеал "законной" абсолютной монархии (что было общей теорией французских юристов XVII в., проводивших различение между французской монархией, основанной на законе, и деспотией). Как, однако, в России прозвучат такие стихи:
Он отвечал: царь властен есть во всем над народом,
Но законы над ним во всем же властны конечно.
Мощь его самодержавна единственно доброе делать,
Связаны руки имеет он на всякое злое.
................
Он есть царь, чтоб был человек всем людям взаимно.
Для Франции 1760-х годов, Франции великой Энциклопедии, Дидро, памфлетов Вольтера, фенелонов идеал законосообразной монархии был архаистичен и бледен, - но в России 1766 г.! Такого рода соображения заставили недавно акад. А. С. Орлова пересмотреть старый вопрос о причинах демонстративно недоброжелательного отношения Екатерины II к поэме Тредиаковского. Во "Всякой всячине" (1769), журнале, фактическим редактором которого была Екатерина, стихи "Телемахиды" рекомендуются как средство от бессонницы. В шуточных правилах, выставленных в Эрмитаже и написанных самой Екатериной, за проступок (по другим сведениям: за употребленное в разговоре иностранное слово) полагалось в виде наказания выучить наизусть несколько стихов "Телемахиды". Анекдот этот, рассказанный когда-то Карамзиным и потом в "Словаре" митроп. Евгения (напеч. в 1845 г.), традиционно переходил из книги в книгу, обыкновенно как доказательство неудобочитаемости и неудобопроизносимости гексаметров Тредиаковского. А. С. Орлов подверг сомнению такое понимание: немка Екатерина, плохо говорившая по-русски (сочинения ее, как теперь известно точно, отредактированы целым штатом секретарей), не могла быть судьей в русских стихах и вряд ли могла желать выдавать себя за такого судью. Но она добивалась другого: дискредитировать "Телемахиду" как бездарное, педантическое, уродливое произведение и этим, создав легенду о громадной снотворной поэме, предупредить возможное ее политическое влияние. Ссылка на не менее "либеральные" взгляды самой Екатерины (например в "Наказе" и в переписке с французскими просветителями) не опровергает теории А. С. Орлова: "либерализм" был для Европы, для Вольтера, для барона Гримма; для России была другое, и этому другому "Телемахида" могла стать помехой. Усилия Екатерины и ее двора насмешкой обезвредить поэму доказывают гражданственное значение труда Тредиаковского. Он был, хоть и в умеренной форме, хоть и приспособляясь к наличным условиям, политическим просветителем своей страны.
Но в романе Фенелона была и другая сторона, которая позволяет называть "Телемака" поэмой. Когда-то Барклай был новатором, соединив политический роман с сюжетной схемой и повествовательными методами романа авантюрного. Фенелон, знаток, поклонник и последователь Барклая, тоже связал политический замысел своего романа с повествовательной формой, только иной, чем в "Аргениде"; он хотел создать такое повествование, которое соответствовало бы второй, литературно-педагогической, его цели, - дать в одной книге как бы компендиум "красот" (beautés) античных поэтов, которых он изучал всю жизнь, и этим заодно решить поставленный XVII веком и оставшийся нерешенным вопрос о французской поэме, которая была бы равна античным. Вот почему, следуя "Одиссее" и "Энеиде", он выбирает схему "странствий", а так как он преследует и цель воспитательную, то героем этих странствий он избирает Телемака (странствующего в поисках своего без вести пропавшего отца Одиссея). Такой сюжет давал возможность описать все главные страны античного Средиземноморья и влить в поэму "красоты", т. е. традиционно прославленные эпизоды и формулы античных авторов, особенно Гомера и Вергилия. Его собственная поэма должна была стать компендиумом, выжимкой этих "красот". Незнающие поучились бы, а ученые изведали бы тонкое наслаждение "узнать" в такой-то фразе, изображающей, например, бурю, сводную формулу описания бури у Гомера, Вергилия и Овидия. Тредиаковский принадлежал, конечно, к "ученым"; он "узнал" источники, и его метод заключается в том, чтобы гомерово отдать Гомеру и восстановить фразеологию источника. Поэтому его перевод верен прозаическому тексту Фенелона, он ничего не пропускает, переводит все, но переводит шире, полнее и эпически развернутым образом. Так, например, у Фенелона нимфа Калипсо (в I песне) просит ?елемака рассказать свои приключения: "Продолжай, сказала она Телемаку, и удовлетвори мое любопытство". Тредиаковский переводит это в расширенном виде:
И Телемаху рекла: изволь же досказывать повесть
И любопытство ею мое до конца удоволить,
а затем вставляет стих, не имеющий в тексте никакого соответствия:
Все молчали тогда и слухом внемлюще были,
т. е. пользуется случаем перевести и вставить школьно-знаменитый и подходящий к случаю стих "Энеиды": "conticuere omnes intentique ora tenebant". Через стих снова вставка, о которой у Фенелона и помина нет:
Нет, богиня, слов изрещи, возновляя напасти,
т. е. "infandum regina iuhes renovare dolorem". У Фенелона "черная буря" (une noire tempête), y Тредиаковского "черномрачная буря", т. е. возвращение к гомеровскому эпитету. У Фенелона Телемак говорит о своем отце: "ныне, скитаясь по всему пространству морей, он несется по самым страшным утесам". Тредиаковский переводит это двумя прекрасными гомеровскими гексаметрами:
Ныне скитаясь по всей ширине и пространствам пучинным,
Все преплывает места многопагубны он содрогаясь,
Фенелона "нас обволокла глубокая ночь". Тредиаковский переводит это не слишком удачно:
Стали объяты все глубокою нощию влаясь [волнуясь],
и прибавляет стих, взятый не у Фенелона, у которого ничего подобного нет, а непосредственно переведенный, и великолепно переведенный, из Вергилия:
День светозарный померк, тьма стелется по Океану
(... ruit Oceano nox).
в 21 стих прибавлено им от себя), представляющем традиционное (у Фенелона отсутствующее) воззвание к Музе:
А [-и] воскрыляя сама, утверди парить за Омиром,
за Омиром, а не за Фенелоном. И дальше:
Слог Одиссеи веди стопой в Фенелоновом слоге,
т. е. о Муза, вдохнови меня передать слог Фенелона, но через его слог воссоздать слог Гомера.
"Похождения Телемака" (Les aventures de Télémaque), a "Телемахида", не романное заглавие, а гомеровское эпическое. Гомеровские формулы и фразеология, естественно, распределены неравномерно. Меньше всего их в политических рассуждениях, в поучительных речах Ментора, в беседах о формах правления; больше всего в описательных эпизодах (плавание, буря, отплытие, причал и высадка, смена дня и ночи, роща, город, храм, дворец, пещера и т. д.); несколько сот таких описательных гексаметров образуют своего рода русскую "Одиссею" XVIII в., задолго до "Одиссеи" Жуковского, предвестием которой они и являются, - впрочем, не только предвестием, но и образцом: "Телемахида" была в библиотеке Жуковского, он без сомнения ее изучал и по ее методу слагал систему своего гомеровского языка.
Но эпическая речь была связана со стихом. Пушкин в известном суждении о Тредиаковском (в "Путешествии из Москвы в Петербург" 1833--1835) совершенно отчетливо ставит этот вопрос: "любовь его к Фенелонову эпосу делает ему честь, а мысль перевести его стихами и самый выбор стиха доказывают необыкновенное чувство изящного. В "Телемахиде" находится много хороших стихов и счастливых оборотов". Итак, Пушкин различает четыре стороны вопроса: 1) само произведение Фенелона, 2) переложение его на стихи, 3) именно на гексаметры, 4) "счастливые обороты", под которыми, вероятно, Пушкин имеет в виду гомеровскую фразеологию. Но у Пушкина есть мелкая неточность. Не Тредиаковский первый задумал переложение "Телемака" на стихи. Были в начале XVIII в. во Франции латинские стихотворные переводы (школьно-профессорские), а в 1727 г. Нейкирх (ученый бедняк, своего рода Тредиаковский немецкой поэзии) выпустил первый том "Телемака", переложенного на александрийские рифмованные стихи (остальные вышли после его смерти). Все эти переводы Тредиаковскому были прекрасно известны, но его оригинальность заключается в правильном понимании того, что стихом русского антикизирующего эпоса должен быть только гексаметр и что языком такого эпоса должна быть русская гомеровская речь. Создание того и другого есть историческая заслуга, прямой вклад в строительство русской литературной культуры.
Именно так поставил этот вопрос Радищев в своей работе "Памятник дактило-хореическому витязю" (1801), которая доныне, вместе с суждением Пушкина, остается самым глубоким из всего, что сказано о "Телемахиде". Мы уже видели выше, как высоко ставит Радищев заслугу создания русского гексаметра и качества, звуковые и стилистические, гексаметра Тредиаковского. Но он нисколько не выступает апологетом ни политического учения, ни сюжета Фенелонова романа. Напротив, он начинает с заявления: "если ты рассудишь, что вымысел сея книги не его, что он отвечать не должен ни за ненужное и к ироической песне неприличное...", следовательно, сам считает, что сюжет "Телемака" не есть сюжет действительной поэмы, а политические идеи романа бледны, что не приличествует героическому эпосу. Более того, Радищев в беллетристическом вступлении к своему стиховедческому трактату о гексаметре остроумно пародирует сюжет "Телемака". Сам молодой Телемак превращен в дворянского неуча и недоросля Фалалея Простакова, родного брата Митрофанушки, Ментор - в дядьку Цымбалду, а нимфа Эпихариса, в которую Телемак влюблен, - в Лукерью, на которую, вопреки поучениям Цымбалды, заглядывается Фалалей. Пародия разоблачает наивный школьный педагогизм фенелонова творения. Значит ли это, что Радищев отказывается от мысли о возможности серьезного политического романа? Нет, он сам написал такой, своего рода, роман, именно "Путешествие из Петербурга в Москву" (1790), который мысленно он противопоставлял Фенелонову, если эпиграфом к "Путешествию" выбрал, слегка исправив странность и славяно-латинское школярство языка, стих именно из "Телемахиды":
Чудище обло, озорно, огромно, стозевно и лаяй,
"Аргенида"), учение о просвещенном абсолютизме, связанное с критикой деспотического абсолютизма ("Телемахида"), учение о связи всякого абсолютизма с интересами дворянства, об антинародном, следовательно, его характере, учение, связанное с проповедью народной революции ("Путешествие из Петербурга в Москву" Радищева). Две первые из этих стадий представлены в русской литературе Тредиаковским.