Пантеонъ Рускихъ Авторовъ.
Подъ симъ титуломъ Г. Бекетовъ издаетъ собранiе ихъ портретовъ (очень изрядно гравированныхъ) съ критическими замечанiями. Мы любимъ портреты и чужестранныхъ Писателей: свои должны быть для насъ еще интереснее. Въ начале изображены Боянъ и Несторъ: не нужно сказывать, что одно воображенiе могло представить черты ихъ. Издатель хотелъ только напомнить любителямъ Литтературы, что у насъ и въ древности были Сочинители. Но истинный векъ авторской должно назвать время ЕКАТЕРИНЫ уже богатое числомъ Авторовъ; а четвертой... мы еще ожидаемъ.
Теперь вышли уже 5 тетради Пантеона, состоящiя изъ 15 портретовъ; четвертая скоро отпечатается. Мы сообщаемъ здесь некоторыя изъ замечанiй, желая дать идею о слоге ихъ.
"Ученый Богословъ и природный Ораторъ. Въ речахъ его, духовныхъ и светскихъ, разсеяно множество цветовъ красноречiя, хотя слогъ ихъ не чистъ и, можно сказать, непрiятенъ. Мысль, что ПЕТРЪ Великiй бывалъ часто его слушателемъ; искреннее, жаркое чувство, съ которымъ онъ говоритъ о великихъ делахъ Его, обращаясь лично или къ Нему самому, или къ Его знаменитымъ сотрудникамъ; означенiе славныхъ эпохъ Россiи, и наконецъ щастливыя, живыя черты, вдохновенiе истиннаго Генiя: вотъ магiя Феофановыхъ речей, которая никогда не потеряетъ силы своей для Рускаго сердца! Забывая негладкость языка, пленяемся ихъ содержанiемъ, и льемъ радостныя слезы, читая слово о незабвенномъ торжестве Полтавскомъ, о юномъ, но уже славномъ флоте Россiйскомъ, о возвращенiи Монарха изъ чужихъ земель къ поданнымъ и детямъ своимъ. Когда же Риторъ, въ кипенiи горести, въ отчаянiи сердца, восклицаетъ: ... и теперь, и теперь еще благодарные сыны отечества рыдаютъ съ нимъ! Преданiе говоритъ, что Феофанъ, сказавъ сiе ужасное слово, не могъ продолжать отъ собственныхъ слезъ и всеобщаго стенанiя.
"Щастливый векъ Поэзiи и Риторства, когда предметъ ихъ столь великъ и любезенъ!
"Въ Феофане сiяетъ уже заря Россiйскаго красноречiя; но, будучи предшественникомъ Ломоносова, онъ не похитилъ y него славы быть нашимъ лучезарнымъ Фебомъ.
"Имъ сочинены многiя Богословскiя, нравоучительныя книги и даже предисловiе къ Морскому уставу. Какъ мужъ просвещенный, благоразумный Политикъ и любимецъ ПЕТРА, онъ старался доказывать мудрость всехъ новыхъ Его учрежденiй; первый открылъ талантъ молодаго Кантемира; ободрялъ, наставлялъ его, и вместе съ темъ писалъ стихи: два человека, съ которыми, по тогдашнему времени, никто не могъ спорить въ остроумiи и учености!
"Феофанъ имелъ блестящiя достоинства, следственно и непрiятелей, которые обвиняли его ересью въ умствованiяхъ и въ Теологiи; но въ царствованiе ли ПЕТРА Великаго могло быть опасно такое злословiе?"
"Естьли бы охота и прилежность могли заменить дарованiе, кого бы не превзошелъ Тредiаковскiй въ стихотворстве и красноречiи?
"Но упрямый Аполлонъ вечно скрывается за облакомъ для самозванцевъ-Поэтовъ, и сыплетъ лучи свои единственно на техъ, которые родились съ его печатiю.
"Не только дарованiе, но и самый вкусъ не прiобретается; и самый вкусъ есть дарованiе, ученiе образуетъ, но не производитъ Автора.
"Тредiаковскiй учился во Францiи y славнаго Ролленя; зналъ древнiе и новые языки; читалъ всехъ лучшихъ Авторовъ, и написалъ множество томовъ въ доказательство, что онъ... не имелъ способности писать.
"Однакожъ труды его были не совсемъ безполезны. Онъ первый изъяснилъ на Рускомъ языке меру стиховъ, и перевелъ древнюю Исторiю, которую по сiе время читаютъ наши Провинцiяльные дворяне.
"Имя Тредiаковскаго будетъ известно Самымъ отдаленнымъ потомкамъ, Сохранимъ же образъ его, и почтимъ въ немъ... трудолюбiе науки и нещастiе природы.
"П. П. Не многiе, можетъ быть, знаютъ следующiй анекдотъ. ЕКАТЕРИНА II, любя успехи Россiйскаго языка, желала, чтобы въ избранномъ обществе Эрмитажа все говорили по Руски. Ея воля была закономъ. Но законодатель долженъ предвидеть и неисполненiе: какое же наказанiе определила Монархиня для преступниковъ? За всякое иностранное слово, вмешанное въ разговоръ, виновный осуждался прочесть сто стиховъ изъ Телемахиды Тредiаковскаго."
"Рожденный подъ хладнымъ небомъ северной Россiи, съ пламеннымъ воображенiемъ, сынъ беднаго рыбака сделался отцемъ Россiйскаго Красноречiя и вдохновеннаго Стихотворства.
"Ломоносовъ былъ первымъ образователемъ нашего языка; первый открылъ въ немъ изящность, силу и гармонiю. Генiй его советовался только самъ съ собою, угадывалъ, иногда ошибался, но во всехъ своихъ говоренiяхъ оставилъ незагладимую печать великихъ дарованiй.
"Онъ вписалъ имя свое въ книгу безсмертiя, тамъ, где сiяютъ имена Пиндаровъ, Горацiевъ, Руссо.
"Современники могли только удивляться ему; мы судимъ, различаемъ, и темъ живее чувствуемъ его достоинство.
"Лирическое Стихотворство было собственнымъ дарованiемъ Ломоносова. Для Эпической Поэзiи века не имелъ онъ, кажется, достаточной силы воображенiя, того богатства идей, того всеобъемлющаго взора, искусства и вкуса, которыя нужны для представленiя картины нравственнаго мiра и героическихъ страстей. Трагедiи писаны имъ единственно по воле, Монархини; но Оды его будутъ всегда драгоценностiю Россiйской Музы. Въ нихъ есть конечно слабыя места, излишности, паденiя; но все недостатки заменяются разнообразными красотами и пiитическимъ совершенствомъ многихъ строфъ. Никто изъ последователей Ломоносова въ семъ роде Стихотворства не могъ превзойти его, ниже сравняться съ нимъ.
"Проза Ломоносова вообще не можетъ служить для насъ образцомъ; длинные перiоды его утомительны, расположенiе словъ не всегда сообразно съ теченiемъ мыслей, не всегда прiятно для слуха; но талантъ великаго Оратора блистаетъ въ двухъ похвальныхъ Речахъ его, которыя и теперь должно назвать однимъ изъ лучшихъ произведенiй Россiйскаго, собственно такъ называемаго Красноречiя.
"Естьли генiй и дарованiя ума имеютъ право на благодарность народовъ, то Россiя должна Ломоносову монументомъ."
"Вестникъ Европы", 1802, No 20