Глава 2. Реакционно-либеральная, антиреалйстическая критика. Катков, Суворин
Приблизительно с 1840-х годов на общественной арене начали появляться либеральные литературные деятели и критики. Либерализм этих людей заключался в том, что они личной порядочностью были непохожи на служителей «официальной народности» и иногда шли против них в союзе с подлинно прогрессивными писателями.
Таков был, например, А. А. Краевский, издатель «Отечественных записок», с которым временно сотрудничал Белинский. После ухода Белинского из «Отечественных записок» тон журнала снизился и Краевский сделался типичным деятелем либеральной прессы. С 1863 по 1884 год он издавал газету «Голос», в которой проводил правительственные воззрения на все главные вопросы реформ и внешней политики. Время от времени вспыхивавшая полемика Краевского с «Московскими ведомостями», «Русским вестником» М. Н. Каткова, «Гражданином» кн. В. П. Мещерского имела второстепенный характер, главные его удары были направлены против реалистической, демократической критики.
Особенно резко обозначились противоречия между демократами и либералами к 60-м годам. Борьба этих двух сил определила «исход борьбы за новую Россию» и накладывала печать на всю литературную жизнь ряда эпох. В критике и публицистике формировались и будущие политические партии. Борьба крепостников и либералов была борьбой внутри господствующего класса за формы и меры уступок. К 1905 году либерально-монархическое течение создало партию кадетов и октябристов, которые славословили «выдающееся» значение известного манифеста Николая II от 17 октября 1905 года. Эти партии были соглашательскими, предательскими по отношению к буржуазно-демократической революции в России, не говоря уже о революции социалистической. Разумеется, между либералами были некоторые различия. Но всем им пришлось пережить «метаморфозы», рано или поздно сбросить маску оппозиционеров и убедить правительственные верхи в своей полной лояльности.
По окончании Московского университета (1838) Катков стал московским рецензентом петербургских изданий Краевского — «Литературных прибавлений к «Русскому инвалиду» и «Отечественных записок». Первые его статьи: «Песни русского народа», «История древней русской словесности» М. Максимовича», «Сочинения Сарры Толстой» — хвалил даже Белинский. Уезжая за границу в начале 1841 года, Катков оставил Белинскому свои конспекты эстетики Гегеля, которые тот использовал в ряде статей того же года. Из Берлина Катков присылал в «Отечественные записки» информации о немецкой литературе, отзывы о лекциях Шеллинга по «философии откровения». Однако с кругом Белинского Катков не сошелся.
В 1845—1850-х годах Катков — адъюнкт Московского университета, преподаватель философии. С 1851 года он завладел газетой «Московские ведомости», а с 1856 года начал издавать журнал «Русский вестник», в которых широко развернул пропаганду своих либерально-буржуазных взглядов. Он поддерживал реформаторские мероприятия правительства, обличал ретроградов среди высшей бюрократии, помещиков и чиновников. Пресловутая «эпоха гласности» (1858—1862) была с большой помпой использована Катковым.
Тонкий дипломат, человек, свободно владевший несколькими европейскими языками, Катков был талантливым публицистом. К его голосу все больше начинали прислушиваться в верхах. Никогда еще самодержавие не приобретало такого помощника-демагога, действительно увлекавшего за собой массу читателей.
Этот критик бравировал тем, что ставил прямо самые острые вопросы: например, одна из его статей называется: «К какой принадлежим мы партии?» («Русский вестник», 1862). Ответ был — ни к какой. Но это была ложь, которая обставлялась сложной философской и либеральной фразеологией. Заявлялось, например, что в России, строго говоря, еще нет политической жизни, а поэтому все партийные «исты», т. е. прогрессисты, реформисты, материалисты, нигилисты, социалисты,— все они существуют только в воображении. То, о чем долго пеклись революционеры, намекал Катков, случилось само собой: царь провел реформу. Какой же смысл теперь может иметь межпартийная борьба? Все должны быть довольны, объединиться вокруг трона, вокруг общей работы. Партийные пристрастия только мешают видеть вещи в их подлинном свете. Охранительное начало — сущность и цель прогресса. При этом Катков оговаривался, что, конечно, плохи те консерваторы, которые мечтают только о сохранении существующего. Но и всякое улучшение, продолжал Катков, происходит только на основании существующего. Без монархизма будет анархизм, диктатура выскочек. Но как бы ни уверял Катков: «Мы никогда не искали чести принадлежать к какой-нибудь из наших партий», на самом деле он возглавлял партию либералов, реформистов, соглашателей.
«Современника» и «Русского слова», ловко обставляя пышными фразами свои заурядные эстетические требования, сводившиеся к насаждению послушного, казенно-благоприличного искусства.
В статье «Пушкин» (1856) Катков, с одной стороны, отверг «чистое искусство» и «бессознательность» творчества, с другой — высмеял тех, кто хотел вручить поэтам «метлу». Катков заботился только об «истине» в поэзии, а польза, считал он, придет сама.
Катков брал искусство в плен и уводил его под знамена своей «беспартийности».
В 1861 году, открывая в «Русском вестнике» отдел современной летописи, Катков выступил против журнальных браней между «Современником» и «Отечественными записками», но роль миротворца он не выдержал и сам тут же сделал недвусмысленный выпад против «свистунов», т. е. Добролюбова и поэтов «Современника». Вскоре Катков набросился на материализм в статьях Антоновича, заодно объявив мертвой систему Гегеля. На прицел был взят и «главный вождь дружины» материалистов Чернышевский, автор статьи «Антропологический принцип в философии». Катков противопоставлял материалистическим убеждениям Чернышевского сочинения преподавателя Киевской духовной академии П. Д. Юркевича и перепечатал в своем журнале его реакционную книгу «Из науки о человеческом духе». Не оставлен был в стороне и Герцен. Против него была направлена статья Каткова «Старые боги и новые боги» (1861).
Наиболее важной литературно-критической статьей Каткова является статья «О нашем нигилизме. По поводу романа Тургенева» (1862).
«Отцы и дети» впервые появились в «Русском вестнике» Каткова. Какую же цель преследовал Катков, публикуя роман и свой отзыв о нем? Катков надеялся — и в этом духе внушал Тургеневу соответствующие редакторские поправки — использовать роман в борьбе с нигилистами. Катков высмеивал Базарова как псевдоученого, нахватавшегося знаний по книжечкам Фейербаха и Бюхнера... Катков хотел доказать, что нигилизм не фаза человеческого развития, а только временная болезнь, именно русская, разрушающая одни авторитеты, но впадающая в поклонение другим. Сила нигилизма в незрелости русской среды, Базаровы блещут лишь на фоне Ситниковых. Они, конечно, на мизерную подлость не пойдут, а на большую пойдут. Убить Базаровых сможет только настоящая цивилизация. Реформа как раз и дает ей простор. Базаровых выживут усилия положительных, деятельных людей. Пусть же скорее эти люди займут все поприща общественной жизни. Катков выступал как постепеновец, реформист, ненавидящий демократов и революционеров.
Маску либерала Катков окончательно сбросил в 1863 году, когда прошли крестьянские бунты, вызванные реформой, и вспыхнуло польское восстание. Катков сделался шовинистом, черносотенцем, сторонником «энергических мер». Он подсказывал, чтобы усмирителем польского восстания был назначен М. Н. Муравьев («вешатель»). Катков даже упрекал министров в нерешительности действий во внешней и внутренней политике. На этой почве у него была стычка с министром народного просвещения Головниным и министром внутренних дел Валуевым. Выстрел Каракозова подогрел рвение Каткова. Последний требовал свертывания реформ, выступал против суда присяжных, настаивал на жестоких приговорах революционным народникам. Он заметил начинающееся рабочее движение в России и выступал за суровое наказание участников Морозовской стачки (1885). Катков пользовался поддержкой царей — Александра II, Александра III. Он заправлял общественным мнением, опираясь на помощь нового министра внутренних дел Толстого и обер-прокурора святейшего Синода Победоносцева.
Имя Каткова вызывало справедливую ненависть в революционных кругах России. Его клеймил Герцен, указывая на то, что «разношерстное стадо Каткова» погрязло в предательстве, лицемерии, прислужничестве перед царизмом.
Не менее ярким представителем этой же «миссии» эпохи буржуазного подъема России был выходец из воронежских однодворцев Суворин.
С 1861 года Суворин сотрудничал в московском журнале «Русская речь» графини Салиас (Евгении Тур). Потом переехал в северную столицу и публиковал фельетоны в «Санкт-Петербургских ведомостях» и «Биржевых ведомостях». Суворин был знаком с Чернышевским. За несколько дней до выстрела Каракозова он выпустил роман «Всякие» (1866), в котором с сочувствием нарисовал образ Чернышевского под именем Николая Гавриловича Самарского и сцену гражданской казни над ним. За этот роман Суворин подвергся преследованиям со стороны властей. Он враждебно относился к антинигилистическим выпадам Крестовского, Лескова, холодно, ядовито обличал продажного Каткова и его подручного по журнальной деятельности профессора Леонтьева («Письмо к современнику», 1870). Суворин в фельетонах выводил на свет банковские и биржевые проделки русских воротил и плутократов, акционерных обществ, железнодорожных компаний («Очерки и картинки», 1875).
конкурируя в этом с «Голосом» Краевского и «Московскими ведомостями» Каткова. Угодничество суворинской газеты «Новое время», в которой видную роль играл консервативный критик В. Буренин, вошло в пословицу. Салтыков-Щедрин заклеймил эту газету названием «Чего изволите?». А между тем, либералы кричали, что «Новое время» — это «парламент мнений», Суворин — это «король печати», «величайший журналист XIX века и начала XX века», «гениальный русский самородок», «богатырское детище своего народа».
В связи с кончиной Суворина В. И. Ленин написал убийственный памфлет под названием «Карьера», в котором дал исчерпывающую характеристику этого деятеля: «Либеральный журналист Суворин во время второго демократического подъема в России (конец 70-х годов XIX века) повернул к национализму, к шовинизму, к беспардонному лакейству перед власть имущими». Еще большее сползание либеральной буржуазии к контрреволюции наметилось после 1905 года, что позволило В. И. Ленину сделать широкое обобщение: «Катков — Суворин — «веховцы», это все исторические этапы поворота русской либеральной буржуазии от демократии к защите реакции, к шовинизму и антисемитизму».
Литературно-критические взгляды Суворина не отличались оригинальностью. Он не был способен понять глубокий реализм и демократизм некоторых современных ему писателей.
В статье «По поводу «Отцов и детей» (1870) Суворин ложно трактовал образ Базарова, полагая, что едва ли среди молодежи были такие люди. В духе Каткова автор статьи заявлял: «Таким образом, у нас, собственно говоря, никаких нигилистов не было, а было то же, что бывало всегда, то есть, что молодое поколение шло дальше отцов и предъявляло к жизни большие требования». Мирный, «естественный» прогресс вполне устраивал Суворина. Писарев, по его словам, хотя и узнал себя в Базарове, но сделал это напрасно. Суворин видел в Базарове лишь образ сильного характером человека, своего рода предприимчивого «янки» (так буквально сказано у Суворина).
В статье «Историческая сатира» (1871) Суворин напал на «Историю одного города» Салтыкова-Щедрина, на его слишком безнравственные, неисторические, непатриотические портреты «глуповцев». Гротеск, сатира, карикатура и реализм, по мнению Суворина, несовместимы.
«руссоизмом» Толстого, тем, что писатель был «противником прогресса». Идеалом Толстого, говорил Суворин, является русская патриархальная семья, работа на земле, простота отношений, родовые, а не индивидуальные качества человека. Суворин не почувствовал народности романа «Война и мир», не придал значения пафосу социального обличения аристократии и официальной жизни.
Суворин не понял значения романа «Анна Каренина». Большой талант Толстого, по его мнению, потрачен на обрисовку «пошлых» великосветских типов: «блонд, кружев, обнаженных плеч с их холодной мраморностью», «нагло милых» обманов Анны, «растительной» жизни Левина и Кити.
Довольно сложными были у Суворина отношения с Чеховым. Последний долгое время доверял своему, как верно определил один из критиков, «ласковому врагу». Но в конце концов Чехов увидел, каким неискренним человеком был Суворин, каким отвратительным шовинистом, душителем свобод все чаще и чаще он выступал. Чехов решительно порвал с ним отношения.
Но «благополучный россиянин» Суворин, как видно из случайно дошедшего до нас его интимного дневника, не предназначавшегося для печати (опубликован в 1923 году), предчувствовал, что буржуазно-помещичья, монархическая Россия катится к пропасти. Он не раз выражал тревогу по поводу коррупции двора, бездарности царя Николая II, его министров. Уже кровавая Ходынка во время коронации была зловещим предзнаменованием. Суворин пережил первую русскую революцию и чувствовал, что надвигается новая гроза. Все честные люди ополчались против самодержавия. «Два царя у нас,— записывал Суворин,— Николай Второй и Лев Толстой. Кто из них сильнее? Николай Второй ничего не может сделать с Толстым, не может поколебать его трон, тогда как Толстой несомненно колеблет трон Николая и его династии».
Суворин признавал популярность Максима Горького и, в отличие от некоторых современников, верно почувствовал, что влияние этого писателя будет с годами все больше расти. Но Горький рос вместе с революционной бурей. А этой бури Суворин боялся больше всего.
«чистого искусства», то после эпохи Чернышевского и Писарева грани между этими типами критиков сильно стерлись, произошло их сближение на общей для них антиреалистической платформе. Славянофилы переродились в «почвенников» (Страхов), реакционную роль начали играть либералы — бывшие «западники», они становились охранителями (Катков), растлителями нравов, «нововременцами» (Суворин).