Гуковский Г.: Русская литература XVIII века
Николай Петрович Николев
Николай Петрович Николев
Николай Петрович Николев (1758-1815) был на 16 лет моложе Княжнина, на сорок лет моложе Сумарокова. Он был родственником Е. Р. Дашковой и воспитывался у нее в доме, под ее наблюдением. Дашкова была не только приятельницей Екатерины II, но и другом Никиты Панина и сестрой А. Р. Воронцова, столь известного по биографии Радищева. Она разделяла конституционные идеи Панина и даже в 1762 г. вместе с ним рассчитывала на то, что переворот, устранявший Петра III, даст России конституцию, ограничивающую самодержавие. С Паниными был лично и идейно связан в течение многих лет и Николев, до начала XIX столетия остававшийся последним непоколебимым сторонником и пропагандистом мировоззрения их группы. По своим личным отношениям Николев принадлежал к аристократическим кругам. Однако карьера его не могла удаться. Двадцати лет от роду он ослеп. С этих пор он занимался только литературой. Стихи он писал с тринадцати лет и написал за свою жизнь множество стихотворений в самых различных родах, несколько трагедий, комических опер, комедию и т. д. В начале XIX столетия его окружила целая группа почитателей, в глаза называвших его «великим Николевым», чтивших в нем, быть может, не столько его дарование, сколько предания свободной мысли, благородные традиции, представлявшиеся им. Отношение Николева к Сумарокову было не совсем просто. В 1775 г. он написал комедию в стихах «Самолюбивый стихотворец», в герое которой, Надмене, поэте, необычайно высоко ставящем себя и ревниво относящемся ко всякому сопернику, можно было узнать если не портрет, то некоторые намеки на Сумарокова. До нас дошло известие, что во время первого представления комедии почитатели Сумарокова, и в первую очередь его дочь Е. А. Княжнина, освистали ее. Дело в том, что комедия была впервые поставлена уже после смерти Сумарокова, в 1781 г. Однако существенно здесь то, что Николев задел Сумарокова в своей пьесе только лишь по линии его личного характера. Ни творчество Сумарокова, ни его мировоззрение не подвергнуты им то, сомнению. Николев и позднее всячески превозносил произведения Сумарокова. Более того, он был его верным учеником и в оде, и в сатире, и в интимной лирике, и даже в трагедии, более верным и последовательным, пожалуй, чем все другие его ученики. Николев писал очень много стихов. В 1795-1796 гг. вышли пять томов его «Творений», включающие множество од, переложений псалмов, песен, сатир, посланий в стихах и др. Правда, в 1780-1790 гг. Николев был затронут воздействием и державинских поэтических открытий, и новыми веяниями дворянского сентиментализма Нелединского-Мелецкого, Дмитриева и др. Не без влияния Державина он написал, например, шуточно-пародийную оду, или «гудошную песнь» «Русские солдаты» – на взятие Очакова (1788 г.).
Строй, кто хочет, громку лиру,
Чтоб казаться в высоке, –
Я налажу песню миру –
По-солдатски, на гудке…
Большей популярностью пользовались некоторые сентиментальные песни Николева, условно и слегка стилизованные под фольклор, например:
Вечерком румяну зорю
Шла я с грусти посмотреть.
А пришла все к прежню горю,
Что велит мне умереть…
При этом, несмотря на частичные отклонения, основой творчества Николева навсегда осталась сумароковская система поэтических представлений, сумароковский стиль. Что же касается политического мировоззрения, то Николев в боевую пору своей литературной работы, в конце 1770-х и в 1780-х годах вместе с Княжниным оказался гораздо радикальнее их общего учителя.
«Розана и Любим» Николева
В 1776 г. была написана комическая опера Николева «Розана и Любим» (следовательно, автору было 18 лет). Поставленная в 1778 г. на московской сцене опера имела большой успех. Комического в ней, собственно говоря, весьма мало, да и названа она автором «драмой с голосами». Это пьеса на тему о крестьянской чести, написанная в значительной своей части в серьезных, даже трагических тонах. Николев при создании ее имел несколько западных образцов того же жанра, но разработал тему более серьезно; социальное звучание его оперы было весьма радикально; у него получилось нечто вроде русской крестьянской «Эмилии Галотти». Содержание «Розаны и Любима» просто; помещику Щедрову приглянулась крестьянская девушка Розана; его ухаживание за нею безрезультатно, так как она любит рыбака Любима и верна ему. Тогда помещик нападает со своими крепостными псарями на влюбленных и силой похищает Розану. Он старается обещаниями и подарками обольстить девушку, но она не сдается. Ее отец, бывший солдат, и Любим врываются к помещику; они просят, они требуют освобождения пленницы. Щедров, человек в сущности неплохой, поражен добродетелью Розаны и мужеством ее отца и жениха; он понимает, какую подлость он готов был совершить, и отдает Розану Любиму; добродетель крестьян торжествует над развращенностью помещика. «Добродетель неравенства не знает», – говорит в конце пьесы Щедров. Роли крестьян разработаны Никелевым в героическом плане, кроме роли пьяницы-лесника, Семена, продавшегося барину. Николев в малой степени ставил себе задачи реального изображения подлинного крестьянского быта; он добивался другого: сильного звучания антикрепостнических мотивов пьесы, убедительности патетической проповеди против рабства. Ради этого он пошел на некоторую идеализацию крестьян, их речи, на превращение их в героев высокого плана, – несмотря на уснащение их речи «простонародными» выражениями. Замечательны те места пьесы, в которых антикрепостнический замысел пьесы выражен наиболее открыто: так, барские псари в отсутствие помещика поют песню, выражающую понимание Никелевым классового антагонизма помещиков и крепостных и сочувствие последним; в этой песне говорится:
Барское счастье –
Наше несчастье,
Барское вёдро –
Наше ненастье.
Их забота –
Наша сухота;
–
Наша отрава;
Их беда –
Хлеб да вода;
Хлеб да вода –
Наша еда;
Затеи да холя –
Боярская доля;
Наша холя –
Милая воля.
Через год или даже через три года после пугачевского восстания такая песня звучала жутко для помещичьей реакции.
Любим отзывается о дворянах достаточно свободно; он, видимо, презирает их; «Едакая собака!» говорит он о Щедрове, узнав о его ухаживании за Розаной; «Полно, бары-то приморчивы… – говорит он: много я на них насмотрелся! То-то чудаки! Что ни делают, все на выворот: ночь шатаются, день дрыхнут… пречудные люди». О приказчиках он говорит как о ворах, дерущих, что могут, с крестьян.
Отец Розаны, узнав о похищении ее Щедровым, восклицает о нем: «Етот честной и хваленой сосед во всем околотке? Так вот добродетели-то знатных бояр! Коли не разоряют соседей, так увозят девок, не ставят за грех обесчестить бедного человека с тем, чтоб бросить ему деньги!.. Не христианин!.. Не знает он, что честь также дорога и нам!» Он хочет идти к Щедрову; пьяница-Семен уговаривает его: «Постой, постой, ты, право, брат, тово-воно с ума спятился: ну куды ты хочешь итти? Ведь там так те приколошмятят, что и до могилы не забудешь. Нам ли, свиньям, с боярами возиться; а Щедров дворянин ведь не на шутку!» «Дворянин! да что ж, что он дворянин?» – отвечает старик, и заявляет, что он дойдет до царицы с жалобой на похитителя. Оставшись один, Семен размышляет: «Да вить до бога то высоко, а до царя далеко: а когда те хочется, так поди се, пожалуй, знать ты ещо у бар-то в переделке не бывал; вить ето, брат, не под турком; тут так те отдубасят, что разве инда на-поди; (поет):
Как велит в дубье принять,
Позабудешь пустошь врать;
Не солдату бар унять.
Чтоб крестьянок не таскать.
Бары нашу братью так
Принимают, как собак.
Нет поклонов, нет речей.
Как боярин гаркнет: бей
Для него крестьянин – клоп».
Действительно, Щедров не постеснялся приказать заковать в цепи Любима, пробравшегося к нему.
Совершенно ясно, что условная счастливая развязка не может снять общего смысла всей пьесы, смело ставившей вопрос о бесправии крепостных рабов и о их моральном превосходстве над тиранами-помещиками[174].
Конечно, и в данном случае гораздо менее существенно то, что и Николев, как и Княжнин, не был в сущности противником феодальных отношений в деревне вообще; оба они ратовали против рабских форм крепостничества и считали, без сомнения, достаточным смягчение его, а не отмену. Но важно ведь не это, а то, что они боролись против того, что было на самом деле, а было именно такое рабство, которое они изображали, и их произведения поэтому фактически объективно служили борьбе против порабощения народа вообще. О разногласиях в положительной программе спорить было не время. Пока что вопрос стоял о необходимости борьбы с тем, что есть, и по этой линии, по линии пропаганды отрицания настоящего, комические оперы Николева и Княжнина делали хорошее дело.
Так и здесь, как в комедиях Фонвизина, дворянский либерализм фактически перерождался в радикальную борьбу за свободу, в которой специфически дворянские черты, субъективно сохранявшиеся в сознании писателя, отступали на второй план.
«Розана и Любим» – единственная в своем роде пьеса Николева; она отражает, вероятно, юношескую вспышку социального протеста, впоследствии не нашедшую продолжения. Крестьяне изображены в комической опере Николева «Прикащик» (1777 г.; ее подзаголовок: «Драматическая пустельга с голосами в одном действии») и в волшебной опере «Точильщик» (1780); эта последняя интересна тем, что в основу ее сюжета положена народная сказка, – та же самая, которая хорошо известна по пушкинской «Сказке о рыбаке и рыбке», и известна как в русском, так и в немецком фольклоре. Однако социальной остроты первой пьесы Николева обе эти оперы не имеют, как и его опера «Феникс», действие которой происходит в гареме турецкого султана. Следует отметить, что «крестьянолюбие» не нашло отражения и в лирике Николева и что он приветствовал подавление пугачевского восстания стихами, в которых выразил свою ненависть к бунтарям.
«Сорена и Замир»
Как бы ответом на шум, произведенный «Росславом» Княжнина в Петербурге, явилась написанная в том же 1784 г. в Москве и поставленная в начале 1785 г. там же «Сорена и Замир» Николева.
«Сорена и Замир» – трагедия, похожая во многом на сумароковские трагедии, не отступающая от канона, установленного «отцом русской драмы», хотя сюжет ее построен на «Альзире» Вольтера[175]. Политическая установка ее более радикальна, чем это могло быть у Сумарокова. Впрочем, у Николева на первом плане любовный сюжет, в противоположность «Росславу» и «Вадиму» Княжнина, трагедиям, в которых любовная тема отступает на задний план, а политическая тема не только обосновывает направленность пьесы, но и составляет основу сюжета.
В «Сорене» повествуется о том, как «царь российский» Мстислав, покорив страну половцев, влюбился в Сорену, жену князя половецкого Замира. Но она верна своему мужу и отечеству, она видит в Мстиславе тирана. Мстислав, ослепленный страстью, позабыл правила чести и действительно стал тираном. Он хочет предать смерти пленного Замира, он неистовствует. В конце концов Сорена решается на тираноубийство, но по ошибке убивает вместо Мстислава Замира и сама закалывается;
Мстислав потрясен. Итак, тема трагедии – пагубные плоды тирании. Но Николев не делает из своего сюжета умеренного вывода о необходимости добродетели для царя; он прямо заявляет, что поскольку царь под влиянием страстей всегда может сделаться тираном, необходимо не давать всей власти одному человеку, необходимо устранить самодержавие.
В тексте «Сорены и Замира» мы встречаем немало декламации о тирании и свободе, о рабстве и ненависти к нему. Николев противопоставляет Мстислава, русского самодержца-тирана, Замиру, царю несамодержавному. У половцев, по его трагедии, до завоевания их Мстиславом было государство, в «котором вольностью и счастьем всяк гордился»; Замир называет половцев «гражданами», а не подданными, и своими друзьями; Замир так описывает жизнь половцев до Мстислава:
Познав, что общества едина крепость он,
Щадили правого, искореняли злого:
Что бедствие свое зря в бедствии другого,
Привыкнув жизнь свою для чести лишь любить,
На троне был их друг, и были все счастливы!
Половцы жили:
…идолам в венце не приобыкши льстить,
И поклоняться им, чтя рабство преступленьем,
Наконец Замир заявляет самому Мстиславу:
Мой бог – вселенной бог; закон моя свобода,
Иных законов я не буду знать во век:
Торгует вольностью лишь подлый человек.
«свободных» людей, вся его ненависть обращена на самодержца. Сорена говорит: «Царицы русской сан с тираном ненавижу». Она обращается к Мстиславу:
…твой дар, кровавы лить потоки,
Твое веселие – рождать в народе страх;
Род человеческий без чувств в твоих глазах.
Тиран, заграбя власть в позор его же века,
Самодержавие опирается на продажных рабов, развращает подданных. Сорена говорит, что надо подкупить «мстиславовых рабов»:
Они невольники; монарх у них тиран:
Так их достоинство – измена и обман,
А извиненье им – оковы их и бедства.
Везде, везде встречал тирана иль раба!
Замир восклицает:
Дай способ мне умреть; жить мерзко: свет развратен
Уставы естества тиранами презренны;
Здесь тигры царствуют, а люди унижены…
Такие тирады воспринимались, конечно, не как историческая картина, а как очень смелые слова о современности. Не менее современно звучали призывы бороться с тиранией насмерть. Замир обращается к плененным вместе с ним половцам:
Умрем и пресечем несносной к нам презор,
Нам руки скованы, но души в нас свободны.
Великости души что может нас лишить,
И властен ли тиран глас сердца задушить!
Когда рассудок нам дает его законом,
Не страшен нам тиран.
Пленник. Готовы все презреть. Все пленники.
Готовы мы с тобой за вольность умереть.
И наконец, Сорена решилась убить Мстислава:
И если б оному внимали завсегда,
Тиранов не было б на свете никогда;
Имел бы на земле закон единый царство,
Вина их бытия: тщеславье и коварство;
Но где рассудок цел, где мужество в сердцах,
Где рана общая есть собственная рана,
Не долго слышно там название тирана.
Вывод всей политической проповеди трагедии сформулирован Николевым недвусмысленно: русский вельможа Премысл произносит монолог, в котором обращается к публике:
Который заключен в одной монаршей воле!
Льзя ль ждать блаженства там, где гордость на престоле,
Где властью одного все скованы сердца?
В монархе не всегда находим мы отца!
О бедные народы!
Кому Подвластны вы? кто даст примеры вам?
Злодейства судия творит злодейства сам.
Вот, власть, твои плоды, коль смертным ты законы,
Но если и цари покорствуют страстям,
Так должно ль полну власть присвоивать царям?
Такое на себя монархов надеянье
Невольно их влекло нередко в злодеянье…
«Сорена и Замир» заключает еще одну бунтарскую тенденцию: Николев выступает в своей трагедии против церкви, против христианства. Мстислав использует церковный обман ради своих личных и неблаговидных целей; религия служит тирании. Мстислав, подавив вольность половцев, «желает христианство нам в души поселить чрез наглое тиранство», – говорит Сорена. Мудрый же Премысл проповедует Мстиславу веротерпимость совсем по Вольтеру.
«Росслав» в Петербурге, так «Сорена» при первой постановке в Москве произвела огромное впечатление на зрителей, среди которых немало было таких, которые сочувствовали заключенной в ней проповеди. На спектакле был и Петр Иванович Панин, и он плакал и хвалил трагедию. Однако нашлись люди, которые донесли московскому главнокомандующему Брюсу, что в «Сорене» проповедуются неподходящие идеи. Брюс получил трагедию (в списке), возмутился и отправил царице донесение и самую рукопись, отметив опасные стихи, в частности реплику Премысла: «Исчезни навсегда…» и т. д. Но Екатерина разрешила пьесу к постановке и к печати, сделав вид, что к ней не относятся тираноборческие тирады Николева, так как она, мол, не тиран, а мать своих подданных; еще не наступила Французская революция, заставившая Екатерину быть более подозрительной.
Примечания
174. Отмечу, что тот же сюжет, что в «Розане и Любиме», лежит в основе оперы «Сонный порошок, или Похищенная крестьянка», переведенной с итальянского в 1798 г. И. А. Крыловым.
175. В ней использованы мотивы и других трагедий Вольтера; см.: Кадлубовский А. «Сорена и Замир» Николева и трагедии Вольтера // Изв. отд. русск. яз. и слов. Академии наук». Т. XII. Кн. I. 1907.