Великий преобразователь русской поэзии Г. Р. Державин
Биография Г. Р. Державина (1743-1816). Жизнь и творчество
Поэтическая судьба Гаврилы Романовича Державина необычна, как, впрочем, необычен и неординарен весь его жизненный путь. Бравый, но безденежный армеец Преображенского полка, до двадцати девяти лет тянувший солдатскую лямку. Верноподданный служака, однако, смеющий оборвать на полуслове саму императрицу. Министр юстиции, важный сановник и вельможа, владеющий полутора тысячами крепостных душ. Ничто, казалось, не предвещало, что этот человек с простым грубоватым лицом, демократичной манерой общения, решительными жестами, резкой, но выразительной речью станет на рубеже XVIII–XIX веков общепризнанным великим поэтом России. Что лирические его стихи поразят современников искренностью звучания и живописной красочностью слога. Но главное – тем, что увидят в них неожиданно подлинную реальность и самих себя. Творчество Державина, по определению В. Г. Белинского, было "первым шагом к переходу вообще русской поэзии от риторики к жизни".
Державин – выходец из мелкопоместной дворянской среды бывших татарских земель Казанской губернии. Вероятно, в далекие времена род Державиных считался знатным. Но ко времени рождения Гаврилы его отец, военнослужащий с невысоким чином, как рассказывает сам поэт, "имел за собой, по разделу с пятерыми братьями, крестьян только десять душ". Мальчику было одиннадцать лет, когда отец умер. Бедность сопровождала детство Державина. Азам грамматики и арифметики его учили гарнизонные сослуживцы отца или случайные люди, например, штык-юнкер Полетаев. Своих Кутейкина и Цыфиркина из комедии "Недоросль" Д. И. Фонвизин словно бы спишет с учителей Гаврилы. Лишь в шестнадцатилетнем возрасте Державину удалось поступить в Казанскую гимназию, где отличился умением рисовать пером и делать чертежи. За успехи в учебе его "запишут", как тогда говорили, в гвардейский Преображенский полк. Девятнадцатилетним юношей станет солдатом и лишь через десять лет дослужится до младшего офицерского чина прапорщика ("первый офицерский чин, 14-го разряда").
Что было причиной медленного продвижения по служебной лестнице молодого человека умного, энергичного, знающего себе цену? Не в последнюю очередь – бедность, незнатность и отсутствие протекции. И все-таки, не только это! Державин всегда отличался "беспокойным" характером: прямолинейным и неуживчивым. В этом человеке удивительным образом соединялись разнородные начала. Карьеризм и бескомпромиссность поведения. Преданность начальству и яростные, "самоуправные" нападки на начальника, если Державину казалось, что тот нечестен в поступках. Природная сила характера, предприимчивость и редкая одаренность помогли солдату-преображенцу сделаться со временем знатнейшим вельможей и первым поэтом. Оставаясь при этом самим собой: демократичным и порядочным человеком, не растерявшим ни самоуважения, ни уважения к достойным людям.
Когда рассматриваешь монументальный памятник Екатерине II, сооруженный в самом центре Петербурга перед бывшим Александринским театром более ста лет назад, еще раз утверждаешься в этой мысли. Фигуру Державина в верхнем ярусе монумента выполнил скульптор А. Опекушин. Она едва ли не единственная среди фигур других придворных, окружающих Екатерину, изображена стоящей и смотрящей гордо совсем не в ту сторону, что императрица. Входило ли в замысел скульптора подчеркнуть обособленность поэта, независимое его положение при дворе? Возможно. Опекушин, выходец из крестьян, вначале самоучка, а только затем – воспитанник Академии художеств, сумел сохранить и демократизм, и свободу суждений, не зависящих от мнения сильных мира сего. Державинский дух мог ему быть очень близок.
В 1773 году крестьянское восстание, возглавляемое Пугачевым, захватило приволжские земли. Державин с отрядом был послан в южные районы Саратовской губернии на подавление бунта. Со знаменитым главарем восставших он так и не столкнулся, но и особых наград или привилегий от командования не получил. В 1777 году вышел в отставку и начал службу гражданскую. Послужной список Державина богат и разнообразен. Должность в Сенате; Олонецкий, затем Тамбовский губернатор; секретарь самой императрицы Екатерины II; президент коммерц-коллегии; министр юстиции. Он ссорился и воевал с сослуживцами и начальством на каждом месте своего назначения. Всюду искал правды, устанавливал справедливые порядки. От него упорно отделывались, и в то же время он оказывался нужен. Его энергия была неукротимой, честность – подлинной. Он совершал промахи, но чаще делал удачные жизненные ходы.
В 1782 году еще не очень известный поэт Державин написал оду, посвященную "киргиз-кайсацкой царевне Фелице". Ода так и называлась "К Фелице". К Державину пришла известность. Новый литературный журнал "Собеседник Любителей Российского Слова", который редактировала подруга императрицы княгиня Дашкова, а печаталась в нем сама Екатерина, открывался одой "К Фелице". О Державине заговорили, он стал знаменитостью.
Карьера Державина вновь пошла в гору. Еще не раз, подымаясь по служебной лестнице, он "прибегнет к своему таланту". Но по-прежнему останется прямолинейным и дерзким даже с самой верховной властью. Уже в правление Павла I (Екатерина II умерла в 1796 году) он, высокопоставленный чиновник, нагрубит малопредсказуемому в поступках императору. Тот разгневается и отправит в Сенат распоряжение о снятии Державина с должности: "За непристойный ответ, им перед нами учиненный, отсылается к прежнему его месту". Пришлось вновь писать оду, теперь уже прославляющую Павла. Сменил на престоле Павла I его сын и любимый внук Екатерины Александр I. Он относился к поэту вполне благосклонно и в 1802 году назначил его министром юстиции. С новым царем столкновений не было, однако, и прослужил Державин недолго. В 1803 году он окончательно вышел в отставку с высшим государственным чином. Он имел ордена, почетные звания, прекрасный дом в Петербурге и имение на берегу Волхова. Но, главное, этот сановник был признанным "первым поэтом" России, непререкаемым судьей и авторитетом во всех литературных делах той поры.
В 1815 году поэта пригласили почетным гостем на публичный экзамен в Царскосельский лицей. Ни одно важное событие культуры не обходилось без присутствия "старика Державина". Поэт был стар и дряхл. Он знал, что жить остается недолго и, никогда не страдавший от скромности, мучался оттого, что "некому лиру передать". Нет в России поэта, достойно продолжившего бы его дело. Державин дремал, сидя за столом экзаменаторов и знатных гостей. И не сразу понял, откуда взялись великолепные строки стихов, звучащие в парадном зале. Кудрявый юноша читал их звонко и взволнованно. О чем тогда подумал старый поэт? Что появился тот, кому не страшно и не совестно передать свое первенство в русской поэзии? Что наконец-то можно спокойно оставить здешний свет?
Вот как сам кудрявый лицеист, А. С. Пушкин, вспоминал позднее этот экзамен: "Как узнали мы, что Державин будет к нам, все мы взволновались. Дельвиг вышел на лестницу, чтобы дождаться его и поцеловать ему руку, руку, написавшую “Водопад”. Державин был очень стар. Он был в мундире и в плисовых сапогах. Экзамен наш очень его утомил. Он сидел, подперши голову рукою. Лицо его было бессмысленно, глаза мутны, губы отвисли: портрет его (где представлен он в колпаке и халате) очень похож. Он дремал до тех пор, пока не начался экзамен в русской словесности. Тут он оживился, глаза заблистали; он преобразился весь. Разумеется, читаны были его стихи, разбирались его стихи, поминутно хвалили его стихи. Он слушал с живостию необыкновенной. Наконец вызвали меня. Я прочел мои “Воспоминания в Царском Селе”, стоя в двух шагах от Державина. Я не в силах описать состояния души моей: когда дошел я до стиха, где упоминаю имя Державина, голос мой отроческий зазвенел, а сердце забилось с упоительным восторгом… Не помню, как я кончил свое чтение, не помню, куда убежал. Державин был в восхищении; он меня требовал, хотел меня обнять. Меня искали, но не нашли".
Таков жизненный путь Державина. Мы не случайно проследили его с такой тщательностью: он многое объясняет в творческой судьбе поэта и в новаторском его подходе к поэтическому творчеству. Не правда ли, необычно само приобщение Державина к литературе? Кантемир, Тредиаковский, Ломоносов, Сумароков, о которых шла речь в предыдущих главах, много и основательно учились. Долгие годы постигали они теорию и практику поэтического дела. Затем оставили потомкам собственные литературные теории и учения. Державин шел иным путем. Сквозь житейские толщи быта, служебных неурядиц и побед, он долго пробивался к азам литературного ремесла и уже вполне зрелым человеком начал постигать его основы. Происходило это стихийно и неупорядоченно.
Анализ оды Г. Р. Державина "К Фелице"
В 1782 году еще не очень известный поэт Державин написал оду, посвященную "киргиз-кайсацкой царевне Фелице". Ода так и называлась "К Фелице" то и грубоватым разговорным языком она повествовала о роскошных забавах, о праздности слуг и придворных Фелицы, о "мурзах", которые отнюдь не достойны своей правительницы. В мурзах прозрачно угадывались фавориты Екатерины, и Державин, желая, чтобы ода в руки императрицы поскорее попала, одновременно этого и опасался. Как самодержица посмотрит на его смелую выходку: насмешку над ее любимцами! Но в конце концов ода оказалась на столе Екатерины, и та пришла от нее в восторг. Дальновидная и умная, она понимала, что придворных следует время от времени ставить на место и намеки оды – прекрасный для этого повод. Сама Екатерина II была писательницей (Фелица – один из ее литературных псевдонимов), оттого сразу оценила и художественные достоинства произведения. Мемуаристы пишут, что, призвав к себе поэта, императрица щедро его наградила: подарила золотую табакерку, наполненную золотыми червонцами.
К Державину пришла известность. Новый литературный журнал "Собеседник Любителей Российского Слова", который редактировала подруга императрицы княгиня Дашкова, а печаталась в нем сама Екатерина, открывался одой "К Фелице". О Державине заговорили, он стал знаменитостью. Только ли в удачном и смелом посвящении оды императрице было дело? Конечно же, нет! Читающую публику и собратьев по перу поразила сама форма произведения. Поэтическая речь "высокого" одического жанра звучала без экзальтации и напряженности. Живая, образная, насмешливая речь человека, хорошо понимающего, как устроена реальная жизнь. Об императрице, конечно же, говорилось похвально, но тоже не высокопарно. И, пожалуй, впервые в истории русской поэзии как о простой женщине, не небожителе:
Мурзам твоим не подражая,
Почасту ходишь ты пешком,
И пища самая простая
Бывает за твоим столом.
Усиливая впечатление простоты и естественности, Державин отваживается на смелые сопоставления:
Подобно в карты не играешь,
Как я, от утра до утра.
И, больше того, фривольничает, вводя в оду неприличные по светским нормам того времени детали и сценки. Вот как, например, проводит свой день придворный-мурза, празднолюбец и безбожник:
Иль, сидя дома, я прокажу,
Играя в дураки с женой;
То с ней на голубятню лажу,
То в жмурки резвимся порой,
То в свайку с нею веселюся,
То ею в голове ищуся;
То в книгах рыться я люблю,
Мой ум и сердце просвещаю:
Полкана и Бову читаю,
Над Библией, зевая, сплю.
"Шампанским вафли запиваю / И все на свете забываю"). На кичащегося пышными выездами Орлова ("великолепным цугом в карете англинской, златой"). На готового бросить все дела ради охоты Нарышкина ("о всех делах заботу / Оставя, езжу на охоту / И забавляюсь лаем псов") и т. д. В жанре торжественной похвальной оды так еще никогда не писали. Поэт Е. И. Костров выразил общее мнение и одновременно легкую досаду по поводу удачливого соперника. В его стихотворном "Письме к творцу оды, сочиненной в похвалу Фелицы, царевны Киргизкайсацкой" есть строки:
Признаться, видно, что из моды
Уж вывелись парящи оды;
Ты простотой умел себя средь нас вознесть.
Императрица приблизила к себе Державина. Помня о "бойцовских" свойствах его натуры и неподкупной честности, отправляла на различные ревизии, заканчивающиеся, как правило, шумным возмущением проверяемых. Поэт назначался губернатором Олонецкой, затем Тамбовской губернии. Но долго не удерживался: слишком рьяно и властно расправлялся с местными чиновниками. В Тамбове дело зашло так далеко, что наместник края Гудович подал в 1789 году жалобу императрице на "самоуправство" не считающегося ни с кем и ни с чем губернатора. Дело было передано в Сенатский суд. Державина отставили от должности и до окончания судебного разбирательства обязали жить в Москве, как сказали бы сейчас, под подпиской о невыезде.
И хотя поэта оправдали, он остался без должности и без расположения государыни. Рассчитывать можно было вновь лишь на себя самого: на предприимчивость, даровитость и удачу. И не падать духом. В составленных уже в конце жизни автобиографических "Записках", в которых поэт говорит о себе в третьем лице, он признается: "Не оставалось другого средства, как прибегнуть к своему таланту; вследствие чего написал он оду “Изображение Фелицы” и к 22-му числу сентября, то есть ко дню коронования императрицы, передал ее ко двору <…> Императрица, прочетши оную, приказала любимцу своему (имеется в виду Зубов, фаворит Екатерины, – Л. Д.) на другой день пригласить автора к нему ужинать и всегда принимать его в свою беседу".
Белинский о Державине
Белинский, называя Державина "первым живым глаголом юной поэзии русской", пытался разобраться в истоках этого "поэтического феномена". И как личность, и как поэт Державин привлекал Белинского. Критик не раз возвращался к нему в своих трудах: в "Литературных мечтаниях" (1834), в двух больших статьях "Сочинения Державина" (1843), в цикле статей "Сочинения Александра Пушкина" (1843–1846).
Точка зрения критика на причину уникальности художественного дара поэта менялась. В статье "Литературные мечтания" он, как это ни покажется странным, соотносит демократизм и народность державинской поэзии с "невежеством" поэта. То есть с отсутствием систематических знаний и непросвещенностью в делах литературных. С некоторым недоумением Белинский пишет: "Дивное явление! Бедный дворянин, почти безграмотный, дитя по своим понятиям; неразгаданная загадка для самого себя; откуда получил он этот вещий, пророческий глагол, потрясающий сердца и восторгающий души, этот глубокий и обширный взгляд, обхватывающий природу во всей ее бесконечности, как обхватывает молодой орел мощными когтями трепещущую добычу?" И дальше, характеризуя державинские стихотворения, продолжает: "В них видна практическая философия ума русского; посему главное отличительное их свойство есть народность, народность, состоящая не в подборе мужицких слов или насильственной подделке под лад песен и сказок, но в сгибе ума русского, в русском образе взгляда на вещи. В сем отношении Державин народен в высочайшей степени <…> Вообще надобно заметить, что его невежество было причиною его народности, которой, впрочем, он не знал цены; оно спасло его от подражательности, и он был оригинален и народен, сам не зная того. Обладай он всеобъемлющей ученостью Ломоносова – и тогда прости поэт!"
Мысль критика, вероятно, можно истолковать так: ни у кого специально не учась, Державин невольно избегнул и подражательности. Нет худа без добра! Поэт "для себя не имел никого образцом"; образцов и учителей для него попросту не существовало. И в этом его оригинальность, самобытность и сила. Так рассуждал молодой критик в своей ранней статье. Но позднее сам себя поправил. Нет, он не отказался от мысли о национальной самобытности Державина, о "природности" его дарований, благодаря которым и вся русская поэзия сделала громадный шаг к "переходу от риторики к жизни". Однако объяснил все это несколько иначе, глубже и многостороннее. В понятие таланта непременным условием включил жажду знаний и широкого образования. Критик умел быть самокритичным. Он признается: "Я однажды высказал, или, лучше сказать, повторил чужую мысль, что Державина спасло его невежество, отрекаюсь торжественно от этой мысли, как совершенно ложной; Державин не был учен, но находился под влиянием современной ему учености".
Белинский так далеко простирает эту мысль, что настоятельно советует каждому молодому человеку приобщаться к "современной учености", а изучая литературу русскую, не пройти мимо великого национального поэта Державина. Он пишет: "Я поставил бы долгом и обязанностью всякому юноше не только прочесть, даже изучить Державина, как великий факт в истории русской литературы, языка и эстетического образования общества".
Новаторство в поэзии Г. Р. Державина. Ранние произведения
Так у кого же все-таки учился Державин? Как он начинал писать стихи, как изменялась их творческая направленность? Таким образом, переходим к разговору об эволюции творчества поэта и к аналитическому рассмотрению его произведений. Первые стихотворные опыты поэта до нас почти не дошли. Есть свидетельство, что в 1770 году Державин уничтожил большинство из них, видимо, испытывая смущение или из-за фривольности их содержания, или из-за неуклюжести формы. Известно и то, что солдат Преображенского полка был увлечен "кропанием стишков". Его "прибаски" на гвардейцев-однополчан и офицеров-начальников пользовались большой популярностью. Прибаски, что-то наподобие фольклорных частушек, свидетельствовали о том, что Державин владел образной и живописной простонародной речью.
По просьбе сослуживцев, еще недавно крестьянских парней, сочинял в рифму любовные послания их невестам. Писал поздравительные застольные стихи. Он пробовал учиться стихотворству. Литературная теория той поры представала перед ним в виде учения о том, что язык и стиль произведения должны строго соответствовать его жанру. Начинающий поэт стремился освоить разные жанры: оду, идиллию, эпиграмму, притчу, басню, романс, песню. И подражал признанным стихотворцам. Позже в своих "Записках" он рассказал, что "в кропании стихов старался научиться стихотворству из книги о поэзии, сочиненной господином Тредьаковским, и из прочих авторов, как гг. Ломоносова и Сумарокова. Но более ему других нравился, по легкости слога, г. Козловский".
Господин Козловский являлся далеко не лучшим стихотворцем той поры. Но было бы несправедливым сказать, что стихи Козловского привлекали Державина только по неразвитости вкуса молодого солдата. Начинающий поэт чувствовал в Козловском собрата и по "легкости слога", и по живописной конкретности изображаемой детали, и по естественной простоте звучащей строки. Но больше других, конечно же, восхищал Ломоносов! Подражая ему, Державин упорно работал в жанре оды. И никак не мог понять, отчего не может сладить с одическим слогом, таким маняще-пышным, торжественным, великолепным. Державин и в поэзии оставался самим собой: спорщиком и бунтарем. Пришло время доказать, что можно перестроить на новый лад ломоносовский высокий стиль. Что величие императрицы не обязательно воспевать, "громоздя" одну метафору на другую, как ставят – громоздят одну гору на другую.
Эту пришедшую ему на ум дерзкую мысль он даже попытался выразить в "Оде Екатерине II" (1767):
И верх ступать как исполин?
Я солнцу свет могу ль прибавить,
Умножу ли хоть луч один?
Твои, монархиня, доброты,
Любовь, суд, милость и щедроты
Без украшения сияют!
Поди ты прочь, витийский гром!
А я, что Россы ощущают,
Лишь то пою моим стихом.
"К Фелице". Описать правление монархини без излишних украшений: исходя не из того, что предписано "витийским громом" (высоким одическим слогом), а из того, что чувствуют, "ощущают" сам автор и его читатели. Одическая пышность и торжественность слога не была призванием Державина. Позже он так объяснит Остолопову, составителю ученых книг по риторике, причину неудачи своих первых од: "Всех сих произведений автор (поэт имеет в виду самого себя – Л. Д.) не одобрял потому, что он хотел подражать г. Ломоносову, но чувствовал, что талант его не был внушаем одинаковым с ним гением: он хотел парить и не мог постоянно выдерживать красивым набором слов свойственного единственно российскому Пиндару великолепия и пышности. А для того с 1779 года избрал он совсем особый путь, будучи предводим наставлениями г. Батте и советами друзей своих Н. А. Львова, В. В. Капниста и И. И. Хемницера, подражая наиболее Горацию".
Как видим, Державин обозначил здесь и начало своего "совсем особого пути", и своих учителей. Правда, не назван А. П. Сумароков, а ведь перечисленные стихотворцы (Н. Львов, Капнист и Хемницер) во многом продолжали литературную традицию именно этого мэтра поэзии. Не назван и ученик "сумароковской школы" А. А. Ржевский, талантливый и плодовитый поэт начала 1760-х годов, у которого, думается, многое перенял Державин, вводя в свои лирические стихи красочные бытовые описания и острую сатиру. Сохранившиеся ранние произведения Державина заставляют вспомнить манеру, в которой писал свои любовные песенки А. П. Сумароков. В издании державинских сочинений, предпринятом почти полтора века назад Я. Гротом, находим такие примеры явного подражания. Вот строфа из "песенки" молодого Державина:
Ко мне ты страстью тлеешь,
А я горю тобой;
Ты жизнь во мне имеешь,
1770-е годы и начало 1780-х – период активного приобщения поэта к большой литературе. Оно совпало, а, возможно, было обусловлено выходом Державина из военной службы, переходом на службу статскую, приобретением круга знакомых и друзей, людей образованных и прогрессивно мыслящих. Именно в этот период им были созданы философские оды "Ключ" (1779), "На смерть князя Мещерского" "Бог" (1784) и та самая, определившая поэтический триумф поэта ода "К Фелице" (1782).
"На смерть князя Мещерского"
Ода "На смерть князя Мещерского" уже по малому количеству строк (всего 88!) не походила на обширное и величественное одическое произведение. Ее проникновенный, искренний лирический тон сразу же привлекал к себе внимание. Тематически державинская ода сцепляла между собой два прямо противоположных начала: вечности и смерти. Для поэта они были не отвлеченными понятиями, – но явлениями бытия, касающимися каждого из его читателей. Человек является частью природы, и потому в масштабах мироздания он вечен, как вечна сама природа. Однако отдельное человеческое существование преходяще, кратковременно и конечно. И знатного, и ничтожного одинаково поджидает неизбежная смерть.
Радостное ощущение жизни и трагическое переживание смерти объединены в оде глубоким и страстным лирическим чувством. Оно имеет сюжетные контуры. Умер князь Мещерский, близкий знакомый поэта. Его смерть, мрачная и неумолимая, поразила тем больше, что вся жизнь князя, "сына роскоши и нег", была "праздником красоты и довольства". Драматизм кончины многократно усилен противопоставлением этих полюсов. Конфликтна развернутая в оде коллизия, конфликтна вся образная система произведения. И этот художественный конфликт, заложенный в основу структуры державинской оды, подводит читателя к мысли о противоречивой, не сводимой к единству диалектической сущности мироздания:
Утехи, радость и любовь,
У всех там цепенеет кровь
И дух мятется от печали.
Где стол был яств – там гроб стоит;
Где пиршеств раздавались клики –
И бледна смерть на всех глядит.
В оде – одиннадцать строф, по восемь строк в каждой строфе. И во всех одиннадцати содержится мотив противостояния жизни и смерти. Заявлено это противостояние на разных уровнях поэтики: образа, детали, синтаксической конструкции, ритмического звучания строк и т. д. Поясним мысль примерами. В оде много тропов (то есть поэтических иносказаний), которые чуть позже, в творчестве Жуковского и Батюшкова, обретут завершенную художественную форму оксюморона. Это один из самых сложных и выразительных тропов: когда в одном образе соединяются противоположные смыслы. Оксюмороны передают неоднозначность наших душевных состояний, чувств и переживаний. Они показывают противоречивость наших поступков, поведения и всей нашей жизни. Разработка и усовершенствование приема оксюморона вели в поэзии ко все большей психологической правдивости произведения. Читая державинскую оду, постоянно встречаешь подобные тропы:
–
Уже зубами смерть скрежещет.
Приемлем с жизнью смерть свою,
На то, чтоб умереть, родимся.
…быть себя он вечным чает –
И жизнь внезапно похищает.
Здесь персть твоя, а духа нет.
Где стол был яств – там гроб стоит.
Где пиршеств раздавались клики –
И бледна смерть на всех глядит.
Сегодня бог, а завтра прах.
Как раздвигается картина человеческого бытия в этих чеканных, почти афористических строках! Пока еще, правда, не найдем в них конкретных красочных деталей жизнеописания героя. Узнаем только, что он был "сыном роскоши", что благополучие соединял с крепким здоровьем ("Утехи, радость и любовь / Где купно с здравием блистали"). И что смерть его была внезапной и потому тем больше поразила друзей. Но знаменательно уже и то, что в высоком одическом жанре поэт обратился не к важному историческому лицу, как предписывали нормы классицизма, а к простому смертному, своему знакомому. Белинский прокомментировал это поэтическое новшество: "Что же навело поэта на созерцание этой страшной картины жалкой участи всего сущего и человека в особенности? – Смерть знакомого ему лица. Кто же было это лицо – Потемкин, Суворов, Безбородко, Бецкий или другой кто из исторических действователей того времени? – Нет: то был – сын роскоши, прохлад и нег!" То был обычный, заурядный человек. Через судьбу обычного человека решился поэт осмыслить масштабную философскую тему: всеобщность и всевластность законов мироздания.
А вот образ Смерти выписан в этой оде красочно и детально. Он динамичен и развернут в произведении со впечатляющей последовательностью. В первой строфе: Смерть "скрежещет зубами" и "косою сечет дни человеческой жизни". Во второй: "алчна Смерть глотает" "целые царства", "без жалости разит" все вокруг. Следом идет прямо-таки космический размах образного рисунка:
И солнцы ее потушатся,
И всем мирам она грозит.
Создавая именно этот образ, поэт нашел возможным проявить смелое новаторство: намеренно снижая величественный космический образ, он включил в его контуры зримую и насмешливую сценку-деталь. Усмехаясь, Смерть глядит на царей, "пышных богачей" и умников – "и… точит лезвие косы".
При всей четкости деления на строфы, ода отличается плавностью повествования. Этому способствует целый ряд художественных приемов. Один из них, едва ли не впервые в русской поэзии так полно примененный Державиным, – прием "перетекаемости" одной строфы в другую, соседнюю. Достигалось это таким образом: мысль предыдущей строфы, сконцентрированная в последней ее строке, повторялась первой строчкой следующей строфы. А затем всей этой строфой мысль развивалась и усиливалась. Повторяющиеся мысль и образ называются (немецкое слово Leitmotiv, что значит ведущий
Один из главных лейтмотивов державинской оды: Смерть взирает на все равнодушно и бесстрастно, потому что для нее все равны. Этот главный мотив стихотворения приходится как раз на его кульминационную срединную часть: конец шестой строфы. Именно здесь обнаруживаем строку: "И бледна Смерть на всех глядит". Следующая, седьмая, строфа эту мысль подхватывает и многократно усиливает, развивая и конкретизируя:
Глядит на всех – и на царей,
Кому в державу тесны миры;
Глядит на пышных богачей,
Глядит на прелесть и красы,
Глядит на разум возвышенный,
Глядит на силы дерзновенны –
И… точит лезвие косы.
"И весь, как сон, прошел твой век". Девятая строфа подхватывает эту мысль и продолжает:
Как сон, как сладкая мечта,
Исчезла и моя уж младость;
Не сильно нежит красота,
Не столько восхищает радость,
Не столько я благополучен,
Желанием честей размучен,
Зовет, я слышу, славы шум.
Жанр, композиция, философия проблематики оды Г. Р. Державина "На смерть князя Мещерского"
анафорам, которые также постоянны в этой оде. Анафора – это повторение начальных слов в двух или нескольких строчках стихотворения. Анафоры способствуют плавности повествования, поскольку начальные созвучия гармонично скрепляют соседние строки. Но и это не все! Анафоры умножают силу воздействия образа. Так, приведенные выше фрагменты с анафорами "глядит на…", "не столько…" показывают, как анафорический повтор создает ощущение неотвратимости беспощадного "взгляда Смерти", неизбежности расставания со счастливой "младостью". И лейтмотивы, и анафоры – это инструмент построения, то есть композиции оды. Такая композиция создает единство лирического настроя, эмоциональную цельность произведения.
лирического героя. Лирический герой является поэтической проекцией мыслей, переживаний и чувств самого автора стихотворения. В большом лироэпическом произведении, где, по сравнению с лирическим стихотворением, сюжет играет гораздо более важную роль, автор и лирический герой могут далеко отстоять друг от друга. Вспомним пушкинского "Евгения Онегина". Автор произведения и его лирический герой, ведущий повествование о других героях романа и о самом себе, – это вовсе не одно и то же лицо. Пушкин волен наделять лирического героя-повествователя собственными чертами характера, мыслями и чувствами. Но волен и не делать этого! А придумать своему "поэтическому двойнику" несколько иную биографию и судьбу. Но так – в лироэпических произведениях, к которым и относится роман в стихах. В лирике же автор, как правило, полностью выражает себя в своем лирическом герое, как бы перевоплощается в него. Эмоциональный строй в лирике не дифференцирован, то есть он един.
Ода – жанр лирический. Однако в классицистической оде, как помним, эмоциональный строй имел строго определенную направленность, соотнесенную с государственными и гражданскими идеалами. Высокий пафос торжественных од Ломоносова был истинно патриотическим, но он вовсе не должен был содержать в себе проекцию на детали и события жизни поэта. Иначе – в новаторской оде Державина. "На смерть князя Мещерского" – произведение, в котором автор и его лирический герой (что по сути одно и то же лицо) ищут разрешения лично для них мучительной загадки. Если жизнь так скоротечна, если не по воле самого человека она обрывается в любой момент, то как можно воспринимать все сущее спокойно и радостно?
Развитию этой одновременно и личной, и философской темы служат все те стилистические и композиционные приемы, о которых выше шла речь. Взволнованная мысль автора перетекает из одной строфы в другую. Проследим композиционное развитие темы. Строфа первая (экспозиция): заявлена грозная тема смерти. Строфа вторая: от смерти не убережется никто на земле. Строфа третья: на то и родятся люди, чтобы умереть. Строфа четвертая: но как можно понять внезапность смерти? Строф пятая: вот так внезапно забрала смерть баловня судьбы князя Мещерского. В строфах шестой, седьмой и восьмой мысль подымается на свою кульминационную вершину: нужно быть готовым к тому, что смерть поджидает каждого человека и на каждом шагу. И именно здесь возникает самый объемный, диалектически раздвинутый образ: "сегодня Бог, а завтра прах". То есть при жизни человек подобен и равен Богу, но кончина обрывает этот божественный праздник земной жизни. Не правда ли, дерзкое заявление в контексте религиозных учений?! Впрочем, Державин оставляет вопрос открытым. Он не знает, что там, за порогом смерти. И что же дальше происходит с человеческой субстанцией, его душой:
А завтра: где ты, человек?
В заключительных трех строфах – девятой, десятой и одиннадцатой – автор прямо обнаруживает себя. Повествование подходит к финалу, нужно успокоить взволнованные мысли и чувства, на чем-то остановиться. А одновременно завершить поэтическое развитие темы. Державин всегда трезво оценивал положение вещей, и эта трезвость сочеталась с лирическим одушевлением его стихов. Прошла молодость, та замечательная пора жизни, когда человек еще не ищет мучительно ответа на вопрос о конечности бытия. Зато теперь, в зрелые годы, автору и его лирическому герою наконец-то стала понятна тщета честолюбивых желаний, одолевавших в молодости. Теперь он "желанием честей размучен".
Как же прозревшему человеку доживать остаток своей жизни? Поэт мыслит смело и мужественно и к этому же призывает своего друга Перфильева и читателей оды. Жизнь, – заключает он, – "мгновенный дар", а коль так, то тем более ее следует хорошо "устроить". Важнее всего в "дверях вечности" сохранить свою душу чистой:
Сей день иль завтра умереть,
–
Почто ж терзаться и скорбеть,
Что смертный друг твой жил не вечно?
Жизнь есть небес мгновенный дар;
Устрой ее себе к покою
Благословляй судеб удар.
Можно ли назвать эту оду торжественной, величественной, "парящей"? Едва ли! Конечно, она сохраняет, как было принято в этом жанре, высокий эмоциональный настрой. Но у Державина он обусловлен не задачей прославления некоего важного лица, а значительностью и важностью скорбного события, одинаково касающегося всех людей, и больших и малых. Сохраняются композиционная строгость, однородность лексики, ритмическое единообразие, присущие оде. И тем не менее, жанровая точка отсчета уже иная. Поэт озабочен личностной проблемой и стремится ее разрешить: снять гнетущее напряжение, найти выход с помощью художественного слова и образа. Он создает перспективную разновидность жанровой формы: оду – размышление, оду – медитацию. Конечно, Державин был не единственным русским поэтом, разрабатывающим эту форму. Но именно его опыты оказались особенно яркими и значительными. По его стопам пойдет следующее поколение русских лириков и, среди них, М. Н. Муравьев и В. А. Жуковский.
Разнообразие творчества Г. Р. Державина
Державин не ограничился лишь одной новой разновидностью оды. Он преобразовывал, иногда до неузнаваемости, одический жанр по самым разным направлениям. Особенно интересны его опыты в одах, соединяющих в себе прямо противоположные начала: похвальное и сатирическое. Именно такой была его рассмотренная выше знаменитая ода "К Фелице". Соединение в ней "высокого" и "низкого" получилось вполне естественным именно потому, что уже прежде поэтом был найден верный художественный ход. На первый план в произведении выдвигалась не отвлеченно-высокая государственная идея, а живая мысль конкретного человека. Человека, хорошо понимающего реальность, наблюдательного, ироничного, демократичного в своих взглядах, суждениях и оценках. Очень хорошо сказал об этом Г. А. Гуковский: "Но вот появляется похвала императрице, написанная живой речью простого человека, говорящая о простой и подлинной жизни, лирическая без искусственной напряженности, в то же время пересыпанная шутками, сатирическими образами, чертами быта. Это была как будто и похвальная ода и в то же время значительную часть ее занимала как будто сатира на придворных; а в целом это была и не ода и не сатира, а свободная поэтическая речь человека, показывающего жизнь в ее многообразии, с высокими и низкими, лирическими и сатирическими чертами в переплетении – как они переплетаются на самом деле, в действительности".
поэт чувствует себя еще более освобожденным от строгих классицистических канонов. Впрочем, строгого деления на жанры Державин вообще не придерживался. Его лирическая поэзия – это некое единое целое. Оно держится уже не той жанровой логикой, не теми неукоснительными нормами, которыми предписывалось соблюдать соответствия: высокая тема – высокий жанр – высокая лексика; низкая тема – низкий жанр – низкая лексика. Еще недавно подобные соответствия были необходимы молодой русской поэзии. Требовались нормативы и образцы, в противодействии которым всегда заключен импульс для дальнейшего развития поэзии. Другими словами, как никогда нужна была исходная точка, от которой большой художник отталкивается, ища свой собственный путь.
Лирический герой, объединяющий в одно целое стихотворения Державина, – это впервые он сам, конкретный, узнаваемый читателями человек и поэт. Расстояние между автором и лирическим героем в "мелких" поэтических жанрах Державина минимально. Вспомним, что в оде "К Фелице" подобное расстояние оказывалось куда более значительным. Придворный-мурза, сибарит и празднолюбец, – это не труженик Гаврила Романович Державин. Хотя оптимистический взгляд на мир, веселость и благодушие их и очень роднят. С большой точностью о лирических стихотворениях поэта сказано в книге Г. А. Гуковского: "У Державина поэзия вошла в жизнь, а жизнь вошла в поэзию. Быт, подлинный факт, политическое событие, ходячая сплетня вторглись в мир поэзии и расположились в нем, изменив и сместив в нем все привычные, респектабельные и законные соотношения вещей. Тема стихотворения получила принципиально новое бытие <…> Читатель прежде всего должен уверовать, должен осознать, что это говорит о себе именно сам поэт, что поэт – это такой же человек, как те, кто ходят перед его окнами на улице, что он соткан не из слов, а из настоящей плоти и крови. Лирический герой у Державина неотделим от представления о реальном авторе".
В последние два десятилетия своей жизни поэт создает целый ряд лирических стихотворений в анакреонтическом духе. От жанра оды он постепенно отходит. Однако державинская "анакреонтика" мало похожа на ту, что мы встречали в лирике Ломоносова. Ломоносов спорил с древнегреческим поэтом, противопоставляя культу земных радостей и веселья свой идеал служения отечеству, гражданские добродетели и красоту женского самоотвержения во имя долга. Не таков Державин! Он ставит перед собой задачу выразить в стихах "самые нежнейшие чувствования" человека.
Не будем забывать, что идут последние десятилетия века. Почти по всему литературному фронту классицизм с его приоритетом гражданской тематики сдает позиции сентиментализму, художественному методу и направлению, в которых первостепенна тематика личная, нравственная, психологическая. Едва ли стоит напрямую связывать лирику Державина с сентиментализмом. Вопрос этот очень спорный. Ученые-литературоведы решают его по-разному. Одни настаивают на большей близости поэта к классицизму, другие – к сентиментализму. Автор многих трудов по истории русской литературы Г. П. Макогоненко в поэзии Державина обнаруживает явные приметы реализма. Вполне очевидно лишь то, что произведения поэта настолько самобытны и оригинальны, что едва ли возможно прикрепить их к строго определенному художественному методу.
Кроме того, творчество поэта динамично: оно изменялось в пределах даже одного десятилетия. В своей лирике 1790-х годов Державин осваивал новые и новые пласты поэтического языка. Он восхищался гибкостью и богатством русской речи, так хорошо, по его мнению, приспособленной к передаче разнообразнейших оттенков чувства. Подготавливая в 1804 году к печати сборник своих "анакреонтических стихов", поэт заявлял в предисловии о новых стилистических и языковых задачах, стоящих перед ним: "По любви к отечественному слову желал я показать его изобилие, гибкость, легкость и вообще способность к выражению самых нежнейших чувствований, каковые в других языках едва ли находятся".
"Анакреонтику" он понимал и использовал по-своему. Она была ему нужна для того, чтобы свободнее, красочнее и детальнее показать русский быт, индивидуализировать и подчеркнуть особенности характера ("нрава") русского человека. В стихотворении "Похвала сельской жизни" горожанин рисует в своем воображении картины простого и здорового крестьянского быта:
Горшок горячих, добрых щей,
Бутылка доброго вина,
Не всегда опыты Державина были удачными. Он стремился охватить в единой поэтической концепции два разнородных начала: государственную политику и частную жизнь человека с ее повседневными интересами и заботами. Сделать это было трудно. Поэт ищет, что же может объединить два полюса существования общества: предписания власти и частные, личные интересы людей. Казалось бы, он находит ответ – Искусство и Красота. Перелагая в стихотворении "Рождение Красоты" древнегреческий миф о возникновении из морской пены богини красоты Афродиты (миф в версии Гесиода – Л. Д.), Державин описывает Красоту как вечное примиряющее начало:
…Красота
Вмиг из волн морских родилась.
А взглянула лишь она,
И настала тишина.
Но поэт слишком хорошо знал, как устроена реальная жизнь. Трезвый взгляд на вещи и бескомпромиссность были отличительными свойствами его натуры. И потому в следующем стихотворении "К морю" он уже подвергает сомнению, что в нынешнем "железном веке" Поэзия и Красота смогут одержать верх над победно распространяющейся жаждой богатства и наживы. Чтобы выстоять, человек в этом "железном веке" вынужден сделаться "тверже кремня". Где уж тут "знаться" с Поэзией, с Лирой! И любовь к прекрасному современному человеку все более чужда:
Ныне железные ль веки?
Тверже ль кремней человеки?
Свет не пленяют игрой,
Чужды красот доброгласья.
В последний период творчества лирика поэта все больше наполняется национальной тематикой, народнопоэтическими мотивами и приемами. Все отчетливее проступает в ней "глубоко художественный элемент натуры поэта", на который указывал Белинский. Замечательные и самые разные по жанровым признакам, стилю, эмоциональному настроению стихотворения создает Державин в эти годы. "Ласточка" (1792), "Мой истукан" (1794), "Вельможа" (1794), "Приглашение к обеду" (1795), "Памятник" (1796), "Храповицкому" (1797), "Русские девушки" (1799), "Снегирь" (1800), "Лебедь" (1804), "Признание" (1807), "Евгению. Жизнь Званская" (1807), "Река времен…" (1816). А еще "Кружка", "Соловей", "На счастье" и много других.
Проанализируем некоторые из них, обращая внимание прежде всего на их поэтику, то есть тот самый, по выражению критика, "глубоко художественный элемент" творений Державина. Начнем с особенности, сразу же привлекающей к себе внимание: стихи поэта воздействуют на читателя красочно-зримой конкретностью. Державин – мастер живописных картин и описаний. Приведем несколько примеров. Вот начало стихотворения "Видение мурзы":
На темно-голубом эфире
Златая плавала луна;
В серебряной своей порфире
Блистаючи с высот, она
И палевым своим лучом
Златые стекла рисовала
На лаковом полу моем.
Перед нами – великолепная живопись словом. В раме окна, словно в раме, окаймляющей картину, видим чудный пейзаж: на темно-голубом бархатном небе, в "серебряной порфире" медленно и торжественно плывет луна. Наполняя комнату таинственным сиянием, рисует лучами своими золотые узоры-отражения. Какая тонкая и прихотливая цветовая гамма! Отсвет лакового пола соединяется с палевым лучом и создает иллюзию "златых стекол".
"Приглашения к обеду":
Шекснинска стерлядь золотая,
Каймак и борщ уже стоят;
В графинах вина, пунш, блистая
С курильниц благовонья льются,
Плоды среди корзин смеются,
Не смеют слуги и дохнуть,
Тебя стола вкруг ожидая;
Готова руку протянуть.
Ну можно ли не принять такое приглашение!
В большом стихотворении "Евгению. Жизнь Званская" "на покое", он отошел от службы, от столичной суеты, от честолюбивых устремлений:
Блажен, кто менее зависит от людей,
Свободен от долгов и от хлопот приказных,
Не ищет при дворе ни злата, ни честей
И чужд сует разнообразных!
"Евгения Онегина": "Блажен, кто смолоду был молод…" Пушкин хорошо знал стихи Державина, учился у старшего поэта. Много параллелей найдем в их произведениях.
Красочность и зримость деталей "Евгению. Жизни Званской" поражают. Описание накрытого к обеду стола из "домашних, свежих, здравых припасов" так конкретно и натурально, что кажется, протяни руку и дотронься до них:
Багряна ветчина, зелены щи с желтком,
Румяно-желт пирог, сыр белый, раки красны,
Что смоль, янтарь-икра, и с голубым пером
– прекрасны!
В исследовательской литературе о поэте существует даже определение "державинский натюрморт". И все-таки свести разговор только к натуральности, естественности изображенных поэтом бытовых сцен и природных пейзажей было бы неверно. Державин часто прибегал и к таким художественным приемам как олицетворение, персонификация отвлеченных понятий и явлений (то есть придание им материальных признаков). Таким образом он добивался высокого мастерства художественной условности. Без нее поэту тоже не обойтись! Она укрупняет образ, делает его по-особому выразительным. В "Приглашении к обеду" находим такой персонифицированный образ – от него мурашки бегут по коже: "И Смерть к нам смотрит чрез забор". А как очеловечена и узнаваема державинская Муза. Она "сквозь окошечко хрустально, склоча волосы, глядит".
Красочные олицетворения встречаются уже у Ломоносова. Вспомним его строки:
Там Смерть меж готфскими полками
Бежит, ярясь, из строя в строй
И хладны руки простирает…
Однако нельзя не заметить, что содержание персонифицированного образа здесь совсем иное. Образ Смерти у Ломоносова величественен, монументален, его лексическое оформление торжественно и высокопарно ("отверзает", "простирает"). Смерть всевластна над строем воинов, над целыми полками войск. У Державина же Смерть уподоблена крестьянке, дожидающейся за забором соседа. Но именно из-за этой простоты и обыденности возникает ощущение трагического контраста. Драматизм ситуации достигается без высоких слов.
Державин в своих стихах разный. Его поэтическая палитра многоцветна и многомерна. Н. В. Гоголь упорно доискивался до истоков "гиперболического размаха" державинского творчества. В тридцать первой главе "Выбранных мест из переписки с друзьями", которая называется "В чем же, наконец, существо русской поэзии и в чем ее особенность", он пишет: "Все у него крупно. Слог у него так крупен, как ни у кого из наших поэтов. Разъяв анатомическим ножом, увидишь, что это происходит от необыкновенного соединения самых высоких слов с самыми низкими и простыми, на что бы никто не отважился, кроме Державина. Кто бы посмел, кроме его, выразиться так, как выразился он в одном месте о том же своем величественному муже, в ту минуту, когда он все уже исполнил, что нужно на земле:
И смерть как гостью ожидает,
Кто, кроме Державина, осмелился бы соединить такое дело, как ожиданье смерти, с таким ничтожным действием, каково крученье усов? Но как через это ощутительней видимость самого мужа, и какое меланхолически-глубокое чувство остается в душе!".
Гоголь, несомненно, прав. Суть новаторской манеры Державина именно в том и заключается, что поэт вводит в свои произведения жизненную правду, как он ее понимает. В жизни высокое соседствует с низким, гордость – с чванливостью, искренность – с лицемерием, ум – с глупостью, а добродетель – с подлостью. Сама же жизнь соседствует со смертью.
Столкновением противоположных начал образуется конфликт стихотворения "Вельможа" выдержан в жанровой традиции оды. Но разрешение поэтического конфликта вовсе не в традициях оды. Сюжетные линии в оде, как правило, не противоречат одна другой. У Державина же они конфликтны, противоположны. Одна линия – вельможи, человека достойного и своего звания, и своего предназначения:
Вельможу должны составлять
Ум здравый, сердце просвещенно;
Собой пример он должен дать,
Что звание его священно,
Подпора царственного зданья.
Вся мысль его, слова, деянья
Должны быть – польза, слава, честь.
Другая линия – вельможи-осла, которого не украсят ни звания, ни ордена ("звезды"): Осел останется ослом, Хотя осыпь его звездами; Где должно действовать умом, Он только хлопает ушами. О! тщетно счастия рука, Против естественного чина, Безумца рядит в господина Или в шутиху дурака.
же Державин, едва ли не первый из русских поэтов, прокладывает путь к изображению чувств и поступков людей в повседневной их жизни.
На этом пути много помог поэту тот самый "русский сгиб ума", о котором говорил Белинский. Умерла горячо любимая подруга и жена поэта. Чтобы хоть немного избыть тоску, Державин в стихотворении "На смерть Катерины Яковлевны" обращается словно за поддержкой к ритму народных причитаний:
Уж не ласточка сладкогласная
–
Ах! моя милая, прекрасная,
Прочь отлетела, – с ней утехи.
Не сияние луны бледное
Светит из облака в страшной тьме –
Как ангел светлый во крепком сне.
Ласточка – любимый образ в народных песнях и причитаниях. И неудивительно! Она вьет гнездо вблизи жилья человека, а то и под застрехой. Она рядом с крестьянином, умиляет его и веселит. Своей домовитостью, опрятностью и ласковым щебетанием напоминает поэту "сладкогласная ласточка" его милую подругу. Но ласточка весела и хлопочет. А милую уже ничто не может пробудить от "крепкого сна". "Сокрушенному сердцу" поэта только и остается выплакать горчайшую печаль в стихах, так похожих на народные причитания. И прием параллелизма с миром природы в этом стихотворении как нельзя более впечатляющ и выразителен.
"Снегирь". На смерть Суворова
"Снегирь" также посвящен скорбному событию. Умер Суворов, доблестный полководец и удивительный человек, которого поэт любил и глубоко почитал. И вновь – параллель с миром русской природы. Но теперь выбран снегирь, любимая народом птичка, маленькая, но отважная, не боящаяся морозов и снежных бурь. Построение стихотворения и его ритмическая организация иные, чем в предыдущем. Но ведь и герой, и ситуация совершенно иные. Суворов – воплощение воинского долга, мужества, солдатской неприхотливости и доблестной самоотверженности.
Снегирь
Что ты заводишь песню военну
С кем мы пойдем войной на Гиену?
Кто теперь вождь наш? Кто богатырь?
Сильный где, храбрый, быстрый Суворов?
Северны громы в гробе лежат.
Ездить на кляче, есть сухари;
В стуже и в зное меч закаляя,
Спать на соломе, бдеть до зари;
Тысячи воинств, стен и затворов
Быть везде первым в мужестве строгом,
Шутками зависть, злобу штыком,
Рок низлагать молитвой и Богом,
Скиптры давая, зваться рабом,
Жить для царей, себя изнурять?
Нет теперь мужа в свете столь славна:
Полно петь песню военну, Снегирь!
Бранна музыка днесь не забавна,
Львиного сердца, крыльев орлиных
Нет уже с нами! Что воевать?
Перед нами как бы моментальный словесный рисунок, сделанный сильными и резкими мазками. Портрет-характеристика героя помещен во вторую и третью строфы. Он взят, как в раму, в начальную и конечную строфы, содержащие обращение к Снегирю. Только в первой строфе это обращение имеет вид недоуменного вопроса:
Что ты заводишь песню военну
А в последней – имеет вид приказа:
Полно петь песню военну, Снегирь!
Вся первая строфа состоит из сплошных вопросов. Умер тот, кого никем никогда не заменишь. Потому и растерянность, потому и взволнованные вопросы без ответа на них. Во второй и третьей строфах конкретизируется мысль о том, почему другого такого полководца, как Суворов, в России больше уже не будет. Уникален он в силу своей соприродности простым солдатам, людям из народа. Он разделяет их обычаи и привычки, в военных походах он живет их жизнью. У него тот же "русский сгиб ума", что и у самого поэта. А ведь по своему положению этот полководец едва ли не равен царям: он "дает скиптры", решает судьбы стран и народов.
Демократизм литературного произведения проявляется не только в его тематике, то есть не только в том, о чем в нем повествуется, – но и в его поэтике, то есть в том, как повествуется, какая форма выбирается. Говоря о Суворове, Державин выбирает поэтическую форму, передающую образ мышления человека из народа (народ по-гречески demos"демократический"). Это он, воюя рядом со своим полководцем, уверовал, что "зависть побеждается шутками", "злоба – штыками", а судьбу умилостивают молитвами. Это он вписывает себя в извечную русскую формулу: "жить для царей, себя изнуряя". И он считает, что именно так прожил свою жизнь любимый полководец Суворов.
Заключительная строфа возводит героя на пьедестал, отделяя от всех остальных: "Нет теперь мужа в свете столь славна". Образ приобретает величественные "герольдические" очертания: "Львиного сердца, крыльев орлиных". Однако финальная строка вновь звучит совсем не торжественно и пышно, а просто и лаконично. Так выразился бы потрясенный горем обычный человек, хорошо понимающий цену утраты:
Нет уже с нами! Что воевать?
Нет больше Суворова, и Снегирю незачем больше петь "военную песню". Стихотворение взято в кольцо перекликающихся строк: открывающей повествование ("Что ты заводишь песню военну…") и завершающей его ("Полно петь песню военну, Снегирь!"). Горестный круг замкнулся: нет Суворова и умолкли песни славных подвигов и побед. Как точно соответствует это стихотворение названию нашей книги. В "Снегире", действительно, соединились звуки лиры и трубы. Маршевый ритм, ритм походов и приказов ("Полно петь песню военну, Снегирь!"), растворен в глубоком и искреннем лирическом переживании.
Анализ оды Г. Р. Державина "Памятник".
"Памятник" Державина является переложением одноименного стихотворения древнеримского поэта Горация. Гораций жил очень давно, еще до нашей эры. Но в свой "Памятник" он сумел вложить мысль, во все последующие времена животрепещущую для художника-творца. Мысль о бессмертии созданных им произведений, а, следовательно, и его самого. До Державина это замечательное произведение переложил Ломоносов, после Державина – Пушкин. Тема бессмертия поэтических творений никогда не уходила из русской литературы. В начале прошлого века "Памятник" Горация вновь перевел В. Я. Брюсов. В середине века к теме "Памятника" не раз обращался большой русский поэт Н. А. Заболоцкий, еще позже – Арсений Тарковский, Иосиф Бродский, Александр Кушнер и много других поэтов. Каждый это делал по-своему, потому что тема вечна и неисчерпаема, как вечна и неисчерпаема сама поэзия.
Когда-нибудь исследователь-литературовед или просто любитель поэзии положит перед собой все "Памятники", начиная с горацианского, посмотрит и сравнит, как в каждом из них отразились историческая эпоха и личность поэта-переводчика. Личность Державина в его переложении "Памятника" отразилась полно и узнаваемо:
Памятник
Я памятник себе воздвиг чудесный, вечный;
Ни вихрь его, ни гром не сломит быстротечный,
И времени полет его не сокрушит.
Так! – весь я не умру; но часть меня большая,
От тлена убежав, по смерти станет жить,
Доколь славянов род вселенна будет чтить.
Слух пройдет обо мне от Белых вод до Черных,
Где Волга, Дон, Нева, с Рифея льет Урал;
Всяк будет помнить то в народах неисчетных,
Что первый я дерзнул в забавном русском слоге
О добродетелях Фелицы возгласить,
В сердечной простоте беседовать о Боге
И истину царям с улыбкой говорить.
И презрит кто тебя, сама тех презирай;
Непринужденною рукой, неторопливой,
Чело твое зарей бессмертия венчай.
Конечно же, "из безвестности известен стал" – это он сам, Гаврила Романович Державин. Начавший свой путь безвестным солдатом, долго и трудно выбивающийся в "большие люди" и всем успехам на жизненном пути обязанный лишь самому себе. И "забавный русский слог", и послание Фелице-Екатерине, и дерзкое приравнивание в "сердечной простоте" человека к Богу, и пререкания ради истины с самой императрицей – все это поэт говорит о себе лично. Пожалуй, ни один из прежних русских стихотворцев не осмелился так откровенно и просто поставить себя в центр повествования на столь традиционно высокую тему! И дело здесь не только в том, что Державин никогда не страдал от излишней скромности. Поэт был твердо уверен, что именно благодаря своему особому жизненному пути, он поднял русскую поэзию на новую высоту. И еще: дело в его уникальной художественной манере. Так он умел и стремился писать: осязаемо, насыщая произведения фактами своей биографии, плотью сегодняшнего дня.
"неисчетными народами", образ поэта неизмеримо укрупняется. Поэт равновелик этой "неисчетности", этому размаху и масштабам. Таким образом бытовые детали биографии поэта вплетаются в высокий пафос произведения, не снижая этого пафоса, но делая достоверным.
Державин не очень придерживается точного соответствия тексту Горация. В свой "Памятник" он вводит национальные и личностные приметы и детали. Но самое интересное, хотя, конечно, и спорное, в этой поэтической переориентации заключалось в том, что Державин видоизменил идейный замысел древнеримского стихотворения. Гораций в поэтическом величии уповал прежде всего на совершенство стиха, Державин – на его правдивость. В свое время это отметил Н. Г. Чернышевский. В статье "Очерки гоголевского периода русской литературы" он комментирует: "Гораций говорит: Я считаю себя достойным славы за то, что хорошо писал стихи; Державин заменяет это другим: Я считаю себя достойным славы за то, что говорил правду и народам, и царям".
Анализ стихотворения Г. Р. Державина "Лебедь"
Стихотворение "Лебедь""Памятник", было особо выделено Белинским. Критик считал, что в них Державин наиболее полно "выразил сознание высокого своего призвания". Он называл "Лебедь" "странной пьесой" и еще "прелюдией к “Памятнику”". Критик, думается, ошибался в этом определении. Прелюдия, как известно, предвосхищает дальнейшее развитие темы в музыкальном или поэтическом произведениях. Однако "Лебедь" не предвосхищал мысль "Памятника", а продолжал и развивал ее. И делал это художественно и в высшей степени оригинально, используя удивительную сюжетную картину – метафору, растянувшуюся на пространстве целого стихотворения. "Лебедь" и создан спустя восемь лет после "Памятника". Создан на ту же тему: бессмертия поэзии и ее творца. Но в совершенно иной и, действительно, необычной тональности и манере.
Лебедь
Необычайным я пареньем
От тленна мира отделюсь,
С душой бессмертною и пеньем,
В двояком образе нетленный,
Не задержусь в вратах мытарств;
Над завистью превознесенный,
Оставлю под собой блеск царств.
Но, будучи любимец муз,
Другим вельможам я не равен,
И самой смертью предпочтусь.
Не заключит меня гробница,
Но, будто некая цевница,
С небес раздамся в голосах.
И се уж кожа, зрю, перната
Вкруг стан обтягивает мой;
Лебяжьей лоснюсь белизной.
Лечу, парю, – и под собою
Моря, леса, мир вижу весь;
Как холм, он высится главою,
С Курильских островов до Буга,
От Белых до Каспийских вод
Народы, света с полукруга,
Составившие россов род,
Славяне, гунны, скифы, чудь,
И все, что бранью днесь пылают,
Покажут перстом, – и рекут:
"Вот тот летит, что, строя лиру,
И, проповедуя мир миру,
Себя всех счастьем веселил".
Прочь с пышным, славным погребеньем,
Друзья мои! Хор Муз, не пой!
Над мнимым мертвецом не вой.
Поэт уподобляется Лебедю, способному подняться ввысь и воспарить над "тленным миром". Именно это высокое парение делает и его душу, и его пение бессмертными. Однако Державин остается Державиным: он не может только "парить" над землей. Даже в метафорически преображенном образе поэта-лебедя мы узнаем конкретные черты Державина-человека. Даже в этой "странной пьесе", где автор всю композицию стиха подчинил задаче создания символического образа, он не может обойтись без бытовых деталей, без намеков вполне материального и земного характера. Читатель узнает о поэте, что "родом он не славен", зато "любимец Муз". Что он "не равен другим вельможам", зависть которых сумел преодолеть ("Над завистью превознесенный") и т. д.
Четвертая строфа стихотворения содержит в себе прямую перекличку со строками "Памятника". В "Памятнике":
Так! – весь я не умру; но часть меня большая,
В "Лебеде":
Не заключит меня гробница,
Средь звезд не превращусь я в прах,
Но, будто некая цевница,
Однако в "Лебеде" Державин пошел дальше: поставил перед собой немыслимую цель показать земные контуры бессмертия, перевести символ в конкретное действо. Потому уже первая строфа заканчивается сюжетной сценкой: "Как лебедь, в воздух подымусь". Начиная с пятой строфы, эта сюжетная линия приобретает материальные очертания. Смелый и непредсказуемый в использовании художественных приемов, Державин решается даже на то, чтобы запечатлеть процесс превращения поэта в крылатую птицу:
И се уж кожа, зрю, перната
Вкруг стан отбтягивает мой;
Пух на груди, спина крылата,
Автор втягивает в картину полета поэта-лебедя пространства российских морей, лесов, островов, равнинных земель, над которыми проплывает эта странная могучая птица. И вот уже россияне поднимают головы и "указывают перстом" на нее:
"Вот тот летит, что, строя лиру,
Языком сердца говорил,
И, проповедуя мир миру,
".
Таким образом Державин попытался одическому строю стиха придать сюжетно-живописный и психологический характер. Соединить то, что раньше представлялось несоединимым: условность символики и наглядность конкретики. Удалось ли ему это? Белинский считал, что не очень. Он писал с некоторым недоумением: "Странная и невыдержанная в целом пьеса “Лебедь” <…>". Мысль стихотворения критик называет "изысканной и неловко выраженной". Действительно, стихотворение похоже на поэтический эксперимент. Но какой интересный! Согласимся с критиком: эксперимент не вполне выдержан в едином эстетическом ключе. В первой строфе к созданию образа Лебедя, возносящегося от земной юдоли, привлечена высокая и строго упорядоченная лексика. В финальной же строфе, при сохраненной высоте и образа, и тематики, – лексика разговорная и даже сниженная ("прочь погребенье!", "воющая супруга", "мнимый мертвец").
Вероятно, нужно уметь замечать просчеты поэта. Но при этом не упустить главное. Державин в "Лебеде" осуществлял новую и очень сложную поэтическую установку: от персонифицированного образа и красочной метафоры перейти к символическому изображению Поэзии и одновременно сохранить конкретные земные очертания образа. Позже в полной мере это удастся Пушкину в его "Пророке", где на пространстве стиха Поэт органично воплощен в шестикрылого Серафима. Но ведь Пушкин многому учился у Державина и, наверное, и на просчетах учителя.
"Река времен в своем стремленьи..." - последнее стихотворение Державина.
Мы подошли к последней странице творчества Державина. Уже глубоким стариком, за несколько недель до смерти, он написал свое последнее стихотворение. Оно короткое, всего в восемь строк:
Уносит все дела людей
И топит в пропасти забвенья
Народы, царства и царей.
А если что и остается
То вечности жерлом пожрется
И общей не уйдет судьбы!
Поэт уходил в Вечность. И смотрел в нее философски спокойно, печально и мудро. Никто не властен избежать могучего потока времени. Мы все, живущие на земле, объединены этим стремительно уносящим нас потоком. И все-таки, все-таки есть надежда, что остается нечто от каждого поколения людей, остается "чрез звуки лиры и трубы". Иначе нарушилась бы связь времен. А державинский символический образ "реки времен" не звучал бы с такой достоверной силой, не оставался бы надолго в нашей памяти.
Литература