Сентиментальная "поэзия чувства" Н. М. Карамзина
Сентиментализм. Поэты-сентименталисты. Сентиментальная лирика Карамзина
В статье, из которой взяты строки эпиграфа, современник и друг Карамзина Вяземский говорит о стихах поэта. Но имеет в виду и его прозу, поскольку и она овеяна "задушевной поэзией". Поэтичность – едва ли не главная отличительная черта художественной манеры Николая Михайловича Карамзина. Поэт он, вероятно, куда менее значительный, чем прозаик. И, тем не менее, целая эпоха в русской поэзии названа "карамзинской". Белинский в статье "Литературные мечтания" так определил историко-литературную роль Карамзина: "Он отметил своим именем эпоху в нашей словесности; его влияние на современников было так велико и сильно, что целый период нашей литературы от девяностых до двадцатых годов называется периодом Карамзинским. Одно уже это достаточно доказывает, что Карамзин, по своему образованию, целою головою превышал своих современников. За ним еще и по сию пору, хотя и не твердо и не определенно, кроме имени историка, остаются имена писателя, поэта, художника, стихотворца".
Далее критик постарался одной фразой передать суть новаторства Карамзина: "Он старался писать, как говорится". И этим "приучил, приохотил русскую публику к чтению". Позже, в цикле статей о Пушкине, Белинский конкретизирует эту мысль: "Карамзин имел огромное влияние на русскую литературу. Он преобразовал русский язык, совлекши его с ходуль латинской конструкции и тяжелой славянщины и приблизив к живой, естественной, разговорной русской речи. Своим журналом, своими статьями о разных предметах и повестями он распространял в русском обществе познания, образованность, вкус и охоту к чтению. При нем и вследствие его влияния тяжелый педантизм и школярство сменялись сентиментальностью и светской легкостью, в которых много было странного, но которые были важным шагом вперед для литературы и общества". Стихотворения Карамзина критик называет "мыслями и чувствованиями умного человека" и поясняет, что "они простотою своего содержания, естественностью и правильностью языка, легкостию (по тому времени) версификации, новыми и более свободными формами расположения были тоже шагом вперед для русской поэзии".
Естественность и задушевность повествования о чувствах и переживаниях самого обычного человека, свободный, непринужденный характер поэтической речи оказались величайшим достижением Карамзина. Эти свойства его произведений утвердили за ним право называться родоначальником русского сентиментализма.
Вся жизнь Карамзина, внешне размеренная и благопристойная, а внутренне насыщенная напряженнейшей работой мысли и чувства, словно бы вела его к созданию именно сентиментальных произведений. Державин с его яркой энергетической натурой, неукротимой бурной деятельностью был весь на виду. Карамзин неизменно сдержан, корректен, любезен и рассудителен. Однако за внешней сдержанностью скрывались глубины чувствительной души и пристальная зоркость взгляда художника. Вот он в 1789 году на парижских улицах. Русский путешественник, молодой человек в дорожном плаще, модной шляпе, изысканно помахивающий легкой тростью. Во Франции – революция. На улицах Парижа громоздятся баррикады. Отрывистые команды, перестрелка, крики и ругань толпы, звонкие голоса мальчишек, раздающих революционные листовки. Молодому человеку в стычках участвовать некогда. У него другая задача. Он всматривается и вслушивается в происходящее, "сердцем улавливая" его смысл. Душа его впитывает взбудораженную атмосферу площадей и улиц. Он запоминает. И тщательно записывает впечатления.
Через несколько месяцев вернется из заграничного путешествия на родину и выпустит поразившую читателей книгу "Письма русского путешественника" (1791). В нее войдут среди прочего и те самые живые и взволнованные переживания парижских событий. И еще – много стихов. Потому что поэзия – такая вещь, которая может передать самые яркие и сильные впечатления души и сердца. Одной прозы для первой русской сентиментальной книги оказалось недостаточно.
Сам термин "сентиментализм" вошел в литературный обиход благодаря названию произведения английского писателя Стерна "Сентиментальное путешествие по Франции и Италии" (1768). Впервые книга была переведена на русский язык лишь в 1793 году, то есть уже после выхода из печати "Писем русского путешественника". Но Карамзин, прекрасно владеющий французским языком, мог прочесть ее в оригинале. Он мог знать, кстати, и "Письма об Италии" (1785) французского путешественника и писателя Дюпати. В жанрах письма, исповеди, дневника, путевых заметок, романа в письмах, а также в чувствительных стихотворных элегиях, идиллиях и посланиях находил свое художественное воплощение новый метод сентиментализма, широко распространившийся в западной литературе во второй половине XVIII столетия. Обращаясь именно к этим жанрам, художник слова мог глубже заглянуть в человеческую душу, достовернее описать чувства и переживания обычных людей.
Русские поэты и писатели шли вслед западным, хотя в отдельных проявлениях нового метода могли их и предвосхищать. В романе в письмах английского писателя Ричардсона "Памела, или Вознагражденная добродетель" (1741) раньше, чем в произведениях других авторов, была сделана попытка передать душевные переживания простого человека, попавшего в сложную ситуацию и проявившего при этом нравственную высоту поступков и чувств. Пуританская строгость заявленной писателем морали сужала изображение психологии героев. Подражая Ричардсону, русский писатель П. Ю. Львов сочинил "Российскую Памелу" (1789), удачно заострив психологическое начало произведения в рисунке "нежного сердца" героини, самой обыкновенной девушки. И демонстративно это подчеркнул: "Есть и у нас столь нежные сердца в низком состоянии" (то есть в "низком" сословии простых людей – Л. Д.). Чуть позже в своей "Бедной Лизе" (1792) Карамзин сделает этот тезис лейтмотивом произведения. "И крестьянки любить умеют", – скажет он.
Уже ясно из перечисленного, что сентиментализм (по-французски sentiment означает чувствительность) обращен к эмоциональному внутреннему миру человека, причем, человека, ничем не выдающегося, самого обыкновенного, будь он из дворян или крестьян. Сентиментализм демократично уравнивал права на появление в литературном произведении героев, принадлежащих к самым разным сословиям и социальным слоям. Изображение людей перемещалось с обобщенно-условного их поведения (вспомним для сравнения идеальных образцовых героев или столь же "образцовых" злодеев, ханжей, празднолюбцев классицизма) к индивидуальному, частному, конкретному. Изменились темы произведений и форма раскрытия тем. Больший психологизм этой формы потребовал индивидуализации показа типов человека. Однотипными бывают лишь образцы и прописи: "а" в них всегда похожа на "а"; "б" всегда однотипно с "б". Реальные же человеческие характеры содержат в себе частности, они особенны и индивидуальны. Психологизм изображения людей явился тем новым художественным качеством, которое сентиментализм привнес с собою в литературу.
Покажем это на примерах из поэзии. Лирическая поэзия не может не быть обращенной к чувствам человека. Такова ее природа. Эмоциями была насыщена и лирика поэтов-классицистов. Вспомним Ломоносова. Сколько лирического пафоса в его одах и меньших по объему стихотворениях! Но в том-то все и дело, что этот пафос задан высокой гражданской темой и соотнесен с "высоким" жанром. Несомненно, что гражданское патриотическое чувство может быть у классициста не только условно-заданным, но одновременно и глубоко личным. Именно так в произведениях Ломоносова. И тем не менее, оно всегда взято в строгие рамки, продиктованные нормой жанровой и тематической.
Изображение чувства у поэтов-сентименталистов имеет другую художественную основу – психологическую. Оно само в очень большой степени диктует форму повествования. Чувство в поэтике сентиментализма может быть противоречивым, изменчивым и даже непредсказуемым. Об этом задумывался уже Державин. В своем "Рассуждении о лирической поэзии" он писал, что в поэтическом вдохновении "нет ни связи, ни холодного рассуждения", и что "ода – не наука, но огонь, жар, чувство". И все-таки в живописных красочных описаниях Державина мы встречаем внешние приметы "огня и жара". Лирика поэта прокладывала дорогу сентиментализму, как, впрочем, и реализму. Но, в целом, в творчестве Державина еще многое от рационалистической эстетики классицизма. Психологические обоснования противоречивости и непредсказуемости чувства едва ли здесь встретишь.
"Чувствительная душа" лирического героя поэтов-сентименталистов имеет претензию включить в себя "целый мир", всю природу. А изображение природы меняется в произведении в зависимости от того, как изменяется настрой "чувствительной души". В полемическом стихотворении "Протей, или несогласия стихотворца" (1798) Карамзин заявлял:
Чувствительной душе не сродно ль изменяться?
Она мягка, как воск, как зеркало, ясна,
И вся Природа в ней с оттенками видна.
Нельзя ей для себя единою казаться.
"Что нужно автору?" (1793) поэт высказал суждения, показавшиеся бы необычными и даже странными нормативно мыслящему классицисту. "Творец всегда изображается в творении, и часто против воли своей". В этом "против воли своей" (то есть не по воле и разуму, а по чувству) заключался новый, более сложный, подход к пониманию природы художественного творчества. Признавалось господствующее субъективное начало. В настроениях, переживаниях и чувствах человека всегда ведь велика роль субъективного, то есть сугубо личного, присущего сознанию только этого человека, только этого художника слова. Разум гораздо непреложнее, чем чувства, связан с нормами объективного мира, мира, существующего независимо от сознания человека. В своем суждении Карамзин противопоставил объективное и субъективное начала в творчестве. Их противоборство он понимал как импульс к созданию художественных произведений нового типа. Это произведения психологические, раскрывающие диалектику поведения человека (греческое слово dialektik, то есть развитие в его многообразных и противоречивых формах).
Конечно, всего многообразия окружающего мира сентименталисты в своих произведениях еще не умели охватить и представить. В статье "Что нужно автору?" Карамзин заявлял, что главное – суметь создать "портрет души и сердца своего". У сентименталистов этот портрет нравственный, мало соотносящийся с социально-идеологическими сторонами жизни. Но психологически он должен быть воссоздан выверенно и тонко, а уже это немалая художественная заслуга. Нравственный пафос сентиментальных произведений высок: он неотделим от понятий благородства души, искренности, доброты и честности. Не случайно лейтмотивом карамзинской статьи является утверждение: "дурной человек не может быть хорошим автором".
Биография. Жизнь и творчество
Карамзин сам постарался сделать свою жизнь нравственной и достойной уважения. Он именно "делал" свою биографию, сознательно создавал ее, как создают-творят художественное произведение. Родился он в Симбирской губернии в дворянской семье небогатых, но культурных и просвещенных людей. В Московском частном пансионе профессора Шадена получил хорошее образование и светские навыки. Затем, как это считалось престижным среди светских молодых людей, – военная служба в одном из лучших гвардейских полков. Пожалуй, именно тогда впервые отчетливо осознал Карамзин необходимость выстраивать жизненный путь не по общепринятым в его среде меркам: удачная карьера, чины, солидное положение в обществе. Не прослужив и года, он в 1784 году с небольшим чином поручика выходит в отставку и возвращается в Симбирск.
Внешне он ведет рассеянную, как тогда выражались, жизнь светского молодого дворянина, усвоившего столичные манеры и отличающегося изысканностью обхождения с дамами. Он хорош собой, модно одет, играет в карты; он блестящий, ловкий кавалер на губернских балах. Но это лишь внешне. Карамзин напряженно думает о самоопределении, ищет подсказки в новых знакомствах, в книгах. К тому времени он уже хорошо образован, но упорно осваивает новые и новые знания в самых разных областях. Больше других его привлекают литература, история и философия. Старинным знакомым семьи Карамзиных был И. П. Тургенев, литератор и масон, состоявший в большой дружбе с Н. И. Новиковым. Николай Иванович Новиков, также масон, но, кроме того, книгоиздатель, талантливый журналист и писатель-сатирик. По совету И. П. Тургенева Карамзин перебрался в Москву и примкнул к кружку Новикова. Началась новая полоса жизни, продолжавшаяся с 1785 года по 1789 год. О ней нужно сказать особо.
Четыре московских года рядом с масонами совершенно изменили и образ жизни, и образ мышления Карамзина. История русских масонских организаций изучена не очень полно. Масонское движение долгое время в нашей науке рассматривалось преимущественно как реакционное. В последние десятилетия подход к нему меняется. Масонские ложи – это нравственно-религиозные кружки, возникшие в XVIII столетии вначале в Англии, затем в других странах, в том числе в России. В основе этического кодекса масонов лежит требование нравственного самоусовершенствования человека. Были у масонов и свои политические программы, тесно связанные с нравственными и религиозными. Театральная обрядность, рыцарские ритуалы, таинственность, имеющая мистический оттенок, – все это сопровождало собрания и деятельность масонов. Последняя отличалась духовной и интеллектуальной насыщенностью, большой серьезностью и высокими моральными установками. Держались масоны обособленно. Вот такая атмосфера окружала теперь Карамзина. Общение с Н. И. Новиковым, беседы с интереснейшим философом-масоном А. М. Кутузовым, но главное, напряженнейшая работа по саморазвитию оказались мощным толчком к творчеству.
Карамзин начинает переводить художественную прозу, а затем и сам писать для журнала "Детское чтение", издававшегося Н. И. Новиковым. Здесь же были напечатаны первые поэтические опыты Карамзина. Видимо, в эти годы он и осознал в себе писательское дарование. Самоопределение закончилось – с ним завершился масонский период жизни. Молодому писателю сделались узки рамки замкнутого, кружкового образа жизни, отъединенной от пестрой, богатой и многообразной повседневной реальности. Пришло время окунуться в эту реальность, чтобы вынырнуть из ее глубин писателем-профессионалом. Карамзин закладывает наследственное имение и все вырученные деньги решает истратить на путешествие по Европе, а потом это путешествие описать. По тем временам это был смелый шаг. Для Карамзина он означал отказ от существования на наследственные помещичьи доходы и решение содержать себя не трудом крепостных, а собственным трудом литератора-профессионала.
Почти полтора года провел он за границей. Проехал Германию, Швейцарию, Францию, Англию. И не просто проехал. Знакомился с выдающимися людьми этих стран, вовсе не чувствуя себя провинциалом и достойно представляя Россию. Он смотрел, слушал, наблюдал. Исторические памятники, жилища людей, университетские аудитории, фабрики, трактиры, уличные гуляния, деревенские свадьбы. Он сравнивал нравы людей разных национальностей, вдумывался в особенности их речи, заполнял страницы записной книжки набросками уличных сцен, записями бесед. И размышлениями, в которых сквозили живые чувства. В Россию Карамзин вернулся осенью 1790 года. Во всеоружии не только последней парижской моды, предписывающей ленты на узких башмаках и взбитый кок на голове, но тщательно продуманной программы дальнейшей жизни. Он приступает к изданию "Московского журнала", заполняя его номера своими повестями, статьями, стихотворениями. Именно здесь были напечатаны и "Письма русского путешественника", и приобретшая огромную популярность "Бедная Лиза".
В последующие несколько лет Карамзин выпускает альманахи, в том числе трехтомный стихотворный альманах "Аониды", сборник повестей и стихотворений под названием "Мои безделки". К нему пришла слава. Его знают не только в столицах, Петербурге и Москве. Произведениями Карамзина зачитывается молодежь провинциальных городов. Его стиль, легкий, естественный, разговорный, художественная манера, изящная и одновременно демократичная, совершают переворот в самом восприятии книги читающей публикой. Формируется понятие интересного, увлекательного чтения, а с ним и ритуал литературного поклонения. В Москву приезжают молодые восторженные люди, мечтающие хотя бы взглянуть на любимого писателя. "Лизин пруд" в подмосковном Коломенском становится "знаковым" местом: сюда отправляются грустить или объясниться в любви.
Между тем Карамзин неожиданно и круто меняет свою жизнь. Он оставляет литературу и берется за гигантский исторический труд: создание "Истории государства Российского". По всей видимости, замысел этого труда давно занимал его творческое воображение. Внешние же обстоятельства, как известно, идут навстречу благим замыслам. В самом начале нового, XIX столетия, российский престол занял любимый внук Екатерины II Александр I. Это был просвещенный и на первых порах либеральный правитель страны. Не случайно в исторические описания вошло красивое наименование "александровская весна". Бывший учитель молодого императора и друг Карамзина Михаил Никитич Муравьев посодействовал назначению писателя на должность придворного историографа. Это имело для Карамзина два жизненно важных следствия. Во-первых, ему теперь выплачивали пенсию (других средств к существовании у него, как помним, не имелось). Во-вторых, и это было главное и заветное, теперь открылся доступ к бесценным историческим архивам. Карамзин с головой ушел в работу: разбирал старинные фолианты, читал рукописи и печатные книги по истории, выписывал, сверял, сравнивал.
Двадцать три года жизни, с 1803 по 1826, ушли на создание двенадцати томов "Истории". Повествование было достоверным и по возможности "беспристрастным"; оно отличалось великолепным художественным слогом. Автор довел его до "смутных времен" в истории России. Смерть Карамзина оборвала исполнение небывалого по масштабам замысла. Читательский отклик на выходящие один за другим тома был широким. Может быть, впервые так ощутимо всколыхнулось национальное самосознание только благодаря печатной книге. "Писатель открыл русскому народу его историю", "он объяснил русскому человеку его самого", "Карамзин объяснил нам наше прошлое" и т. д. – по столицам и провинциальным городам шумно обсуждали "Историю", говорили, писали, спорили.
Далеко не однозначным было восприятие содержания книги. Вольнолюбивая молодежь оспаривала безусловную поддержку Карамзиным монархического правления. Юный Пушкин сочинял дерзкие эпиграммы на почтенного историка:
В его "Истории" изящность, простота
Доказывают нам, без всякого пристрастья,
Необходимость самовластья
И прелести кнута.
Поведение, свойственное пылкой и горячей молодости! Карамзин же, как всегда, был благородно сдержан, он спокойно принимал и похвалу, и критику, и насмешки.
Переехав в Петербург, он каждое лето, начиная с 1816 года, проводит с семьей в Царском Селе. Карамзины – гостеприимные хозяева. В их гостиной собираются не только известные поэты Жуковский, Вяземский, Батюшков, но и молодежь. Пушкин часто бывает здесь, восторженно слушает, как читают стихи старшие, ухаживает за женой Карамзина, уже немолодой, умной и обаятельной женщиной, и даже отваживается послать ей любовное признание. Мудрый Карамзин великодушно простит выходку юноши, как простил и нападки на свою "Историю" в пушкинских эпиграммах.
Пройдет десять лет, Пушкин повзрослеет и по-другому взглянет на исторический труд Карамзина. В "Записке о народном воспитании", сочиненной в 1826 году ссыльным поэтом в Михайловском, он заявит: "Историю русскую должно будет преподавать по Карамзину. “История государства Российского” есть не только произведение великого писателя, но и подвиг честного человека".
"Истории": "Появление сей книги (так и быть надлежало) наделало много шуму и произвело сильное впечатление, 3000 экземпляров разошлись в один месяц (чего никак не ожидал и сам Карамзин) – пример единственный в нашей земле. Все, даже светские женщины, бросились читать историю своего отечества, дотоле им неизвестную. Она была для них новым открытием. Древняя Россия, казалось, найдена Карамзиным, как Америка – Коломбом. Несколько времени ни о чем ином не говорили. <…> У нас никто не в состоянии исследовать огромное создание Карамзина – зато никто не сказал спасибо человеку, уединившемуся в ученый кабинет во время самых лестных успехов и посвятившему целых двенадцать лет жизни безмолвным и неутомимым трудам <…> Он рассказывал со всею верностию историка, он везде ссылался на источники – чего же более требовать было от него? Повторяю, что “История государства Российского” есть не только создание великого писателя, но и подвиг честного человека".
Завершая рассказ о личности и жизненном пути Карамзина, обратимся еще раз к воспоминаниям Пушкина. "Однажды начал он при мне излагать свои любимые парадоксы. Оспаривая его, я сказал: “Итак, Вы рабство предпочитаете свободе”. Карамзин вспыхнул и назвал меня своим клеветником. Я замолчал, уважая самый гнев прекрасной души. Разговор переменился. Скоро Карамзину стало совестно, и, прощаясь со мною, как обыкновенно, упрекал меня, как бы сам извиняясь в своей горячности". "Прекрасная душа" – вот что главное в пушкинской оценке, если ее спроецировать и на характер, и на все творчество старшего друга.
Последнее десятилетие жизни Карамзина отмечено редко кому выпадающей завидной участью. Он в дружеских отношениях с самим Александром I. Их часто видят вместе на прогулках в Царскосельском парке, беседующих подолгу, степенно и умиротворенно. Возможно, император, понимая глубокую порядочность и благородство Карамзина, доверял ему куда больше, чем своим дворцовым чиновникам. Историк нередко не соглашался с мыслями и доводами его высочества. Тот не досадовал, а внимательно слушал. Поданная историком Александру I "Записка о древней и новой России" содержит много пунктов несогласия с правительственной политикой в стране.
Карамзин не добивался ни чинов, ни наград. Правда, была у него орденская лента, к которой он, впрочем, относился с юмором и легкой иронией. Вот еще один фрагмент из воспоминаний Пушкина. "Однажды, отправляясь в Павловск и надевая свою ленту, он посмотрел на меня наискось и не мог удержаться от смеха. Я прыснул, и мы оба расхохотались".
Любовная лирика Карамзина
"изящная простота". Изящество это скромное, глубоко запрятанное в строки стиха. Но чтобы его добиться, требовалась большая творческая работа. Карамзина-поэта отличает не только особое филологическое чутье нужного слова, но целенаправленные поиски такого слова. В заметке "Мысли об уединении" он размышляет об "избирательности" слова в поэзии: "Некоторые слова имеют особую красоту для чувствительного сердца". В стихотворении "Послание к женщинам" (1795) содержатся программные строки, поясняющие художественную манеру поэта:
Чтоб слогом чистым, сердцу внятным,
Оттенки вам изображать
То кротких, то ужасных;
Чтоб вы могли сказать:
"Он, право, мил и верно переводит
Все темное в сердцах на ясный нам язык;
"
Здесь точно выражена мысль о новой для русской поэзии задаче – передать трудно уловимые "оттенки страстей" простым и "ясным языком". Несколько позже у Жуковского эта поэтическая задача достигнет виртуознейших очертаний: "выразить невыразимое". Но Карамзин был первый, кто ее сформулировал. О чем поэт пишет, какова тематика его стихотворений? Чаще всего она связана с любовными переживаниями. "Странность любви, или бессонница" (1793), "Законы осуждают предмет моей любви" (1793), "Песня" (1795), "Непостоянство" (1795), "Отставка" (1796), "К неверной" (1796), "К верной" (1796) и т. д.
Произведения эти различны по ритмике, мелодике, по лирической тональности. Одни из них грустные, другие шутливые. Порою прямо противоположны по сюжетной ситуации. И именно из этой ситуации проистекают те самые психологические "оттенки страстей счастливых и несчастных", о которых поэт говорит в "Послании к женщинам". Думается, не обошлось и без поэтического эксперимента: своего рода психологического исследования. Не случайно ведь созданные одно за другим стихотворения "К неверной" и "К верной" противопоставлены по чувству, переживаемому лирическим героем.
В лирике Карамзина встречаем новый тип героини. Предмет любви и обожания у поэта – обычная девушка, которая не блещет ни умом, ни красотою, ни талантами. Она не увлечена искусством, не читает философских книг и вообще "всю ученость презирает". И тем не менее, лирический герой любит ее, она для него "милее всех на свете". Так начинается стихотворение "Странность любви, или бессонница".
Кто на свете всех милее?
Знаю: милая моя!
"Кто же милая твоя?"
Я стыжусь; мне, право, больно
И предметом шуток быть.
Сердце в выборе не вольно!..
Что сказать? Она… она…
Ах! нимало не важна
Не имеет никаких;
Не блистает остротою,
И движеньем глаз своих
Не умеет изъясняться;
Аполлоновым огнем;
Филосо´фов не читает
И в невежестве своем
Всю ученость презирает.
Не Венера красотою –
Так худа, бледна собою,
Так эфирна и томна,
Что без жалости не можно
Странно!.. я люблю ее!
Странность, непредсказуемость и необъяснимость любовного чувства являются темой этого стихотворения. Не найдем ни одной жестко закрепленной черточки в облике милой (сравним застывшие, как на живописном портрете, черты возлюбленной в классицистической лирике Ломоносова, например, в его "Разговоре с Анакреоном"). Поэт доискивается истоков этого всепоглощающего странного чувства, пытается в нем разобраться. Композиция стихотворения подчинена этой задаче. Следующие две строфы соотнесены по принципу антитезы, то есть противопоставления. Возможно, говорится в первой из них, страстное чувство к девушке есть результат пылкой любви к герою самой этой девушки? Ведь уверяют же опытные люди, что "любовь любовь рождает"!
"Что ж такое думать до´лжно?
Уверяют старики
Что любовь любовь рождает, –
Сердце нравится любя:
Может быть, она пленяет
Жаром чувств своих тебя;
Не имеет ничего
Для души своей в предмете,
Кроме сердца твоего?
Ах! любовь и страсть такая
Ум блестящий, красота
Перед нею суета".
Но, нет! – говорится во второй строфе. Девушка вовсе не любит лирического героя. И больше того, "в сердце ее лед, не кровь". Ответного чувства нет и в помине! И чтобы усилить впечатление от горестной участи влюбленного героя, Карамзин завершит эту строфу сравнением с участью Эхо, древнегреческой нимфы, которая от неразделенной любви к Нарциссу иссохла так, что ничего от нее не осталось, кроме отзвуков голоса:
Нет!.. К чему теперь скрываться?
Вам, любезные друзья,
Что жестокая моя
Нежной, страстной не бывала
И с любовью на меня
Нет в ее душе огня!
Тщетно пламенем пылаю –
В милом сердце лед, не кровь!
Так, как Эхо, иссыхаю –
Сравнение с Эхо – кульминация стихотворения, то есть его высшая смысловая и эмоциональная точка. А затем идет финальная часть: последняя строфа, в которой поэт раскрывает себя. Мы догадываемся, что лирический герой – это одновременно и он сам, автор стихотворения. Он переживает подобную ситуацию и делится с читателями своими соображениями по поводу природы любовного чувства:
Очарован я тобою,
Бог, играющий судьбою,
Бог коварный – Купидон!
Ты лишил меня покою.
Как ужасен твой закон,
Мудрых мудрости лишая
И ученых кабинет
´длам превращая,
Где безумие живет!
Сча´стлив, кто не знает страсти!
Сча´стлив хладный человек
Не любивший весь свой век!..
И с Титанией люблю
Всем насмешникам в забаву!..
По небесному уставу
Днем зеваю, ночь не сплю.
"Коварный бог Купидон", играющий по своей причудливой прихоти судьбами людей, у древних римлян значился богом любви. Сын Венеры, богини красоты и чувственной любви, Купидон в переводе с латинского языка и означает вожделение, непреодолимую любовную страсть. Бедлам – это дом для умалишенных в столице Англии Лондоне. Понятно, как усложняется смысл вроде бы полушутливой авторской беседы с читателем от введения этого страшноватого образа. Самых мудрых и ученых людей бог любви способен лишить рассудка. Образ Титании отсылает читателя к пьесе Шекспира "Сон в летнюю ночь". И если читатель эту пьесу знает, то драматизм поэтической коллизии стихотворения становится для него очевидным. Шекспировская Титания, царица фей и эльфов, влюбилась в ткача с ослиной головою и ничего не может поделать с могущественным любовным наваждением. С Титанией сравнивает поэт своего лирического героя и себя самого.
Какой же вывод напрашивается? Как решается поэтический конфликт? С одной стороны, решение отчетливо звучит в финале:
Счастлив, кто не знает страсти!
Счастлив хладный человек,
Не любивший весь свой век!..
жизнь полной очарования. И не случайна заключительная строка о том, что все происходящее подчинено "небесному уставу".
Карамзин был одним из первых русских поэтов, который стремился показать любовное чувство в его противоречивой, а то и парадоксальной сложности.
Анализ стихотворения "Осень"
И все-таки, как представляется, наиболее интересен поэт не в любовной лирике, а в элегических стихотворениях медитативного характера (латинское meditatio – размышление). Там, где он погружается в область метафизических раздумий о жизни и смерти, о течении времени и вечном круговороте времен года в природе. "Осень" (1789), "Выздоровление" (1789), "Волга" (1793), "К соловью" (1793), "Молитва о дожде" (1793), "К Алине. На смерть ее супруга" (1795), "Время" (1795), "К бедному поэту" (1796), "Меланхолия" (1800), "Берег" (1802). В каждом из этих стихотворений – своя индивидуальная лирическая тональность, каждое отмечено попыткой создать эмоциональную атмосферу под стать предмету изображения.
"Осень" повествует об увядании природы, которое происходит каждый год с неотвратимой неизбежностью. Это увядание печально, но вовсе не трагично. Потому что с той же неизбежностью "все обновится весною". Трагична участь человека. Ведь "хладная зима" жизни продолжает приближаться к нему и весною. Природа угасает на малое время, а человек угасает навечно.
Осень
Веют осенние ветры
В мрачной дубраве;
Желтые листья.
Поле и сад опустели;
Сетуют холмы;
Пение в рощах умолкло –
Поздние гуси станицей
К югу стремятся,
Плавным полетом несяся
В горних пределах.
В тихой долине;
С дымом в деревне мешаясь,
К небу восходят.
Странник, стоящий на холме,
Смотрит не бледную осень,
Томно вздыхая.
Странник печальный, утешься!
Вянет природа
Все оживится,
Все обновится весною;
С гордой улыбкой
Снова природа восстанет
Смертный, ах! вянет навеки!
Старец весною
Чувствует хладную зиму
Ветхия жизни.
оказывается субъективный взгляд на них автора произведения. В кульминационной строфе "Осени" помещен образ странника (проекция автора-поэта). Он стоит на холме и печально взирает на бледные краски осени. Композиционно эта фигура разделяет стихотворение на две части. В первой части (четыре начальные строфы) живописно и конкретно выписанный осенний пейзаж. С шумом ветра, срывающего желтые листья с мрачных дубов- великанов. С опустевшими полями и садами. С устремившимися к теплому югу вереницами гусей в высоком небе. С седыми туманами, оседающими в тихой долине, что окаймляет деревенские избы. Во второй части (последние три строфы), которая следует за кульминационной пятой строфой, слово берет сам автор. Он выступает теперь на передний план, потеснив фигуру странника. Это его, авторские, медитации-размышления о несхожести участи обновляющейся и возвращающейся к полноте жизни природы и уходящих в небытие людей.
Работая над этим произведением, Карамзин составил метрическую схему стиха и поместил ее в верхней части листа над текстом. Это очень показательно. Поэт задумывался над тем, как самим ритмом строк передать сложное душевное состояние. С одной стороны, безнадежности и потому печали, а с другой, веры в жизнь, в ее обновляющие и возрождающие силы. Противоречивое, необычное ощущение, а раз так, то и стихотворная форма несколько необычна. Необычна ритмика и интонационно-мелодическое звучание стиха.
Ритм и смысл стиха всегда тесно связаны. Чтобы разобраться в их взаимосвязи, позволим себе небольшой экскурс в теорию стиха. Начнем с соотношения метра и ритма в стихотворном произведении. Эти два понятия означают вовсе не одно и то же. Метр (по-гречески metron, то есть мера) – это, собственно, и есть стихотворный размер, которому произведение формально следует. Метр положен в основу стиха, это его изначальная схема, его предполагаемый жесткий каркас. Основные размеры силлабо-тонического стиха: хорей, ямб, дактиль, амфибрахий и анапест. Хорей и ямб – размеры двусложные: когда каждая стопа (то есть повторяющаяся группа слогов в строчках) состоит из двух слогов. Слог принято обозначать знаком, напоминающим перевернутую крышечку: И. Над ударным слогом в стопе ставят знак ударности: ´. Таким образом хорей будет обозначаться: (первый слог стопы ударный, второй – неударный). Ямб же схематически будет выглядеть: (первый слог неударный, а второй – ударный). Схемы трехсложных стоп исходят из того же принципа соотношения ударных и неударных слогов в стопе. Только стопа состоит не из двух, а из трех слогов. Дактиль: . Амфибрахий: . Анапест: .
слога до двенадцати, а то и больше. И ударения в словах не закреплены на определенном слоге, как закреплены они, например, в польском или французском языках. В одном слове ударение стоит на первом слоге, в другом – на четвертом и т. д. Вот почему реальное (не образцовое, не компьютерное) стихотворение всегда содержит какие-либо нарушения метрической схемы, положенной в его основание. Чаще всего это пиррихий, то есть пропуск предполагаемого схемой ударения в слоге, или спондей, то есть дополнительное ударение на том слоге, где по схеме его не должно быть. Чем самобытнее и талантливее поэт, тем смелее обращается он с метрической схемой. Он следует ей и одновременно ее нарушает, воплощая индивидуальный замысел своего произведения. Из диалектики следования и нарушений возникает уникальный ритмический рисунок каждого стихотворения, а значит, и неповторимый его смысл.
Ритм – понятие и явление гораздо более объемное и сложное, нежели метр. Ритм охватывает собою все сферы жизни и земной, и космической. Ритмическая организация литературного произведения приобрела очертания специальной проблемы еще в трудах античных философов и филологов. Ритм соотносился в них с эстетическими идеалами античности: симметрии, гармонии, красоты. Самое точное понимание сути явления предложил Платон, обозначив ритм как "порядок в движении". Все последующие определения ритма будут исходить из этой гениально простой формулы, соединяющей в себе два начала бытия: статику уже найденной формы (приведем в качестве примера упорядоченный метр стиха) и постоянную и неизбежную ее изменчивость. Платон внес в понимание ритма наиболее созвучную его сути идею диалектики. Пройдет время, и другой гениальный мыслитель – Августин – дополнит платоновскую формулировку началом духовным. Он соотнесет ритм с творческой работой интеллекта и духа: "Ритм есть плод работы духа".
Соотношение метра и ритма, этих двух главных инструментов в построении стиха, в высшей степени многообразно. Многообразие объясняется исторически. Поэзия – искусство древнее, и лежащий в его основании метр, это, говоря образно, успевший за многие столетия окаменеть и застыть ритм. В силу своей застывшей формы он наполнен традиционной, много раз повторенной семантикой (смысловым значением) и потому поддается точному изучению. Метр, нашедший свое воплощение в стихотворных размерах, это жесткие рамки, довлеющие над ритмом стиха. Метр статичен, ритм динамичен. Метр успел приобрести четкие очертания формы. Ритм, который в данную минуту организует сам процесс творчества, личностен, стихиен, мало предсказуем.
Исторический взгляд выводит к поэтике. Полностью и сознательно реализованный метр – это стих для прописей или компьютерные стиховые модели, образцовые и потому не живые. Ритм – живое мелодическое звучание, возникшее в результате поисков индивидуальных интонаций с их неповторимыми спадами, подъемами, ускорениями и замедлениями, в результате ориентации на метрическую схему и одновременно ее преодоления. Метр вне ритма оказывается лишь теорией, но и ритм вне метра не сможет обрести в стихе завершенную форму. Любое поэтическое творение начинается с противоборства, а нередко – острого конфликта метра и ритма.
Карамзин оказался одним из первых русских поэтов, различавших стихотворство и поэзию. Первое, считал он, это – следование метру и точный подбор рифм. Второе – следование внутреннему зову души, когда сама форма стиха начинает служить "сильному и стройному воображению и необыкновенной чувствительности". Он призывал быть "не только стихотворцем, но и Поэтом". Основываясь в "Осени" на заявленной метрической схеме, он тут же преобразует ее, ведомый "воображением и чувствительностью".
"Осени". Она не проста. Поэт соединил в одной строке два разных размера: дактиль и хорей. Составим метрическую схему. Вынесем в нее все слоги четырех строчек начальной строфы. Обозначим ударные слоги акцентным знаком "´" (латинское accentus – ударение). И разделим каждую строку на стопы:
Что мы видим? Более протяжно звучащий дактиль (он ведь трехсложный) соединен в строке с более отрывисто и четко звучащим хореем (он двусложный да еще и завершает строку, как бы ее обрывает). Подобное сочетание настраивает читательское восприятие на нечто тревожно-беспокоящее, требующее завершения. Завершить последнюю стопу до дактиля мог бы еще один, недостающий здесь слог. Но его нет! Поэту было важно найти такой ритм, такие мелодические интонации, которые своей легкой несостыковкой поселили бы в душе читателя разноречивые чувства. Перед нами – своего рода ритмическая подсказка. Ритм помогает объединить в едином всплеске эмоций радостное воодушевление при мысли о вечном обновлении природы и печальное уныние при мысли о неизбежном "увядании" человека.
Анализ стихотворения "Меланхолия"
Пожалуй, одно из самых сложных и впечатляющих стихотворений Карамзина – его знаменитая "Меланхолия""Воображение". Поэт избрал для темы лирического произведения те самые "оттенки, переливы чувства". Именно в движении чувства, в его изменчивости и противоречивости он попытался обнаружить истинную его глубину и подлинность:
О Меланхолия! нежнейший перелив
От скорби и тоски к утехам наслажденья!
Веселья нет еще, и нет уже мученья;
Отчаянье прошло… Но слезы осушив,
И матери своей, печали, вид имеешь.
Поэт убежден, что постигнуть всю глубину переживания человек может, только находясь "в уединении с собой":
Бежишь, скрываешься от блеска и людей,
И сумерки тебе милее ясных дней.
Шум листьев, горных вод, шум ветров и морей.
Тебе приятен лес, тебе пустыни милы;
В уединении ты более с собой.
Поэт графически курсивом (то есть особым шрифтом) выделил строку об уединении, о полной погруженности в переживаемое чувство. Пройдет совсем немного времени, и в произведениях Жуковского мотив уединения, одиночества, при котором только и возможна, по мысли автора, насыщенная духовная жизнь человека ("весь мир в мою теснился грудь"), сделается одним из главных мотивов романтической поэзии. Сентименталист Карамзин вплотную подошел к пониманию разъединенности внешней и внутренней жизни человека и попробовал эту разъединенность сделать темой элегического произведения, придав ей психологическую мотивировку.
его душевное состояние:
Природа мрачная твой нежный взор пленяет:
Она как будто бы печалится с тобой.
Когда светило дня на небе угасает,
В задумчивости ты взираешь на него.
Не лета пышного роскошный блеск и зрелость
Для грусти твоея приятнее всего,
Но осень бледная, когда, изнемогая
И томною рукой венок свой обрывая
И счастье грубое в рассеянии новом
Старается найти: тебе в нем нужды нет.
И, наконец, еще один, заключительный, поворот в развитии темы. Собственно, это одновременно и финал, и кульминация (композиционно стихотворение иногда может быть построено и так):
Там музыка гремит, в огнях пылает дом;
Там пиршество… но ты не видишь, не внимаешь
И голову свою на руку опускаешь;
Веселие твое – задумавшись, молчать
И на прошедшее взор нежный обращать.
– всплеск эмоций, напряженное лирическое одушевление. В его основании лежит антитеза (греческое слово antithesis – противоречие): противопоставление блеска огней, грома пиршественной музыки и задумчивой тишины, меланхолической самоуглубленности лирического героя.
Тишина – естественное и лучшее состояние души человека. Это мы встречаем у поэтов-сентименталистов, и это перейдет от них к поэтам-романтикам. "Тихий" окажется самым частым и любимым поэтическим эпитетом Жуковского. Прекрасный рисовальщик, Жуковский будет постоянно на листах бумаги набрасывать тихий вечерний пейзаж с уснувшим прудом и ивой, опустившей над водою свои ветви. Он любил тишину и доверял только ей. Как важно почаще вспоминать об этом в наше донельзя шумное время! Карамзин предваряет Жуковского даже в выборе любимого эпитета.
"Меланхолия" вошла в историю русской литературы как удачный опыт медитативной элегии – ведущего жанра, прокладывающего мостик из поэзии XVIII века в поэзию века XIX. Начинания Карамзина продолжат М. Н. Муравьев и особенно Жуковский в своих замечательных элегических опытах.
"Берег"
Уже завершая поэтический путь, Карамзин написал стихотворение "Берег". Оно необычно и по ритмической форме, и по мажорному лирическому настрою. Поэт был более склонен к тихой печали и меланхолии. Это же стихотворение – бодрое и энергетичное, несмотря на драматизм содержания.
Берег
После бури и волненья,
Мореходцам нет сомненья
В пристань мирную войти.
Пусть она и неизвестна!
Пусть ее на карте нет!
Там избавиться от бед.
Если ж взором открывают
На брегу друзей, родных,
О блаженство! – восклицают
Жизнь! ты море и волненье!
Смерть! ты пристань и покой!
Будет там соединенье
Разлученных здесь волной.
… вы маните
Нас к таинственным брегам!..
Тени милые! храните
Место подле вас друзьям.
Бодрое мелодическое звучание стиха возникает главным образом благодаря восходящему ритму строк. Это значит, что ударные слоги сконцентрированы преимущественно в последних стопах строчек. Восходящая мелодическая интонация способствует ощущению радостного воодушевления. Чему же радоваться? Разумной непреложности законов человеческого бытия, – так считает поэт. Пока ты живешь, наслаждайся жизнью: ее волнениями, бурями, манящими опасностями пути. Воспринимай жизнь, как безбрежную стихию моря. Но и смерть не должна пугать человека. Ведь она – лишь "мирная пристань и покой". Она соединит тех, кто был разлучен бурными волнами жизни.
– еще одно поэтическое открытие Карамзина. В "Береге" элегический грустный мотив претворен в анакреонтическую жизнеутверждающую форму. "Анакреонтические" стихи писал, как помним, еще Ломоносов. Но у него изображенные предмет или чувство были строго заданы "высоким" жанром: слишком монолитные и потому условные. У Карамзина несколько иначе. В пределах одного произведения видим два разных начала, соединенных в образ-символ берега. Берег – граница бытия и небытия. Он одновременно и волненье жизни, и покой последней пристани. Через два десятилетия в поэзии К. Н. Батюшкова и Пушкина найдем замечательное развитие этого образа-символа.
Реформа русского литературного языка
Как многим обязана русская поэзия Карамзину! Он оставил по себе след как заглавная фигура целого литературного периода. Чем отмечен этот период? Тем, что, благодаря Карамзину, русский читатель начал несколько по-иному думать, чувствовать и изъясняться. А от этого лучше понимать и себя, и других. Значение личности и творчества Карамзина не только историческое. Мы используем в своей речи много слов, введенных в разговорный оборот именно Карамзиным. А ведь речь есть всегда отражение и интеллекта, и культуры, и духовной зрелости человека. Моральный, трогательный, утонченный, занимательный, влюбленность, общение, влияние, обдуманность, развитие, цивилизация… и много других слов и понятий привнес Карамзин в литературу и в наш повседневный быт.
Первоначально перечисленные слова были только кальками (французское слово calque – заимствование, приспособленное к нормам своего языка. Например, моральный – карамзинская калька с французского moral. Утонченный – его же новое словечко, образованное от французского raffin (рафинированный, то есть утонченный). Карамзин начал реформу русского литературного языка, завершить которую выпало на долю Пушкину.
Когда уже в начале XIX столетия Карамзин резко отошел от литературы, наверное, не без сожаления, а может быть, даже душевной боли, оставлял он занятия поэзией. Все свои силы обратит теперь этот удивительный человек на труднейшее и благороднейшее дело: воссоздание истории Отечества. В 1836 году, незадолго до собственной кончины, Пушкин скажет: "Чистая, высокая слава Карамзина принадлежит России, и ни один писатель с истинным талантом, ни один истинно ученый человек, даже из бывших ему противниками, не отказал ему дани уважения глубокого и благодарности".