Сатирическая поэзия А. Д. Кантемира
Русская поэзия 18 века. Антиох Дмитриевич Кантемир (1708-1744)
Антиох Дмитриевич Кантемир одним из первых пишущих русских людей осознал себя литератором. Хотя литература вовсе не была главным делом его жизни. Прежде чем говорить о его творчестве, окинем беглым взглядом нарождающуюся в России начала XVIII века книжную поэзию. Она еще не утвердилась как профессиональное занятие. Стихи духовного и светского содержания помещались в рукописных сборниках. Стихи принято было писать "на случай", то есть по поводу знаменательных событий и дат. Назывались такие стихи панегириками. В самой своей форме они усваивали то, что было ближе и нагляднее: стиль религиозно-церковной поэзии XVII века. Однако петровские нововведения нарушили эту традицию. Религиозные пафос и тематика отодвигаются теперь на второй план. На первом – прославление военных побед, важных политических событий и государственных преобразований. В петровскую эпоху, то есть в первые два с половиной десятилетия века, стихи поются или декламируются. Поются – канты, декламируются – победные песни. Вот строфа из "Победославной песни на победу Полтавскую":
Вся сия так учиненна,
Яко бог определил:
Град Москва непобежденна,
Швед ее не одолил.
Видим, яко совершился
Тайной божией совет,
Сердца бо у шведа нет,
Их же смех и превратился.
Бог так мудро то вратил,
Гордых шведов низложил.
Как далека от нас такая поэзия! Привыкшим к гармоническим стихам с богатой рифмовкой, нам она кажется несколько неуклюжей. И хотя речь в знаменитой в ту пору песне идет о важнейшем для России событии, форма стиха современного читателя не вдохновит. Но до гармонического звучания стиха в русской поэзии пройдет еще немало времени!
Более перспективными для дальнейшего развития русской поэзии оказались не песни, сопряженные с победной, "трубной" тематикой, а стихотворения, имеющие своим истоком народно-поэтическую традицию. Именно на этом пути входили в книжную поэзию события частной, повседневной жизни людей и развертывающиеся на фоне этих событий глубокие чувства и переживания. Национальная фольклорная традиция питала книжную поэзию, сплавлялась с ней в художественное единство. Естественнее и выразительнее звучали такие стихи:
Уж как пал туман на сине море,
А злодей-тоска в ретиво сердце.
Не сходить туману с синя моря,
Уж не выйти кручине из сердца вон.
Курится огонечек малешенек.
У огонечка разостлан шелковый ковер,
На коврике лежит удал добрый молодец,
Прижимает белым платком рану смертную,
Унимает молодецкую кровь горячую.
Подле молодца стоит тут его бодрый конь,
И он бьет копытом в мать сыру землю,
Будто слово хочет вымолвить хозяину:
– Ты вставай, вставай, удал добрый молодец,
Ты садися на меня, на своего слугу;
Отвезу я добра молодца в свою сторону
К отцу, к матери родимой, к роду-племени,
К милым детушкам, к молодой жене.
Как вздохнет тут удалой добрый молодец:
Поднималась у удалого его крепка грудь,
Опустилися у молодца белы руки,
Растворилась его рана смертоносная,
Полилась ручьем кипучим кровь горячая.
Тут промолвил добрый молодец своему коню:
– Ох ты, конь мой, конь, лошадь верная,
Ты товарищ моей участи,
Добрый пайщик службы царския,
Ты скажи моей молодой вдове,
Что женился я на другой жене,
Что за ней я взял поле чистое,
Нас сосватала сабля вострая,
Положила спать калена стрела.
Вот здесь и представляется уместным перейти к разговору о творческом наследии А. Д. Кантемира. Стихотворец, открывающий первую страницу истории русской книжной поэзии, был личностью незаурядной, образованнейшим, многосторонне одаренным человеком. Он немало поднял престиж России на Западе, где последние двенадцать лет жизни служил дипломатическим представителем России в посольствах – сначала в Англии, а затем – Франции. Он безупречно владел мыслью и словом: отправляемые им депеши всегда были ясно и талантливо составлены. Отец его, молдавский господарь (то есть правитель страны), известный историк, умный и просвещенный человек, оказался, кроме того, дальновидным политиком. Стремясь избавить страну от тормозящего ее развитие турецкого ига, он заключил тайное соглашение с Россией. Но Прутский поход Петра I, в результате победы в котором Молдавия присоединилась бы к России, закончился неудачей. Кантемирам пришлось срочно перебираться в Россию. На сотни метров по молдавской степи растянулась вереница подвод, на которых спасались бегством люди от преследования турок. На одной из них поместили мальчика Антиоха.
От отца будущий поэт и дипломат унаследовал острый ум и преданность петровским реформам и идеям. Получив блестящее образование, молодой человек готовился вступить в большую политику. Но в 1725 году Петр I умер, в новом правительстве постепенно нарастало враждебное отношение к петровским реформам и сторонникам этих реформ. Кантемира отправили за границу на дипломатическую службу. Он умрет в Париже, высоко ценимый такими замечательными французами, как Монтескье и Вольтер. Тело его перевезут в Москву и похоронят на родине, о которой тосковал поэт все годы своей полуссыльной жизни на чужбине.
Когда в 1732 году Кантемир вынужден был покинуть родину, он был известным в России человеком. Его эпиграммы и любовные песенки имели чрезвычайный успех. Он работал в жанре научного перевода и уже написал пять из девяти своих стихотворных сатир. За годы службы во Франции окончательно утвердился в передовых просветительских взглядах. Он был убежден, что только "заслуга", а не сословная родовая принадлежность отличает одного человека от другого. "Та же и в свободных, и в холопах течет кровь, та же плоть, те же кости!", – писал он, настаивая на "естественном равенстве" людей. Кантемир всегда оставался гражданином России: то, что приобрел, или, по его выражению, "перенял" у французов, должно было служить его отчизне. С присущей ему скромностью писал:
Что дал Гораций, занял у француза.
О, коль собою бедна моя муза.
Да верна; ума хоть пределы узки,
Что взял по-галльски – заплатил по-русски.
Вспомним еще раз о традиции устно-поэтической народной лирики. В научных трудах мало говорится о ее влиянии на творчество поэта, больше внимания уделяется влияниям западным. И все-таки Кантемир прежде всего – национальный поэт, которому выпала на долю задача обратиться к изображению реальной русской жизни. По словам Белинского, он сумел "связать поэзию с жизнью", "писать не только русским языком, но и русским умом". Кстати здесь заметить, что в близкой дружбе с семьей Кантемиров была княжна Прасковья Трубецкая, писавшая песни в народном духе; возможно, именно она была автором популярнейшей в те далекие времена песни "Ах, свет мой горький моей молодости". Не только знаменитая "Поэтика" французского поэта и теоретика Буало, не только учебные штудии, но живая лирическая стихия народной песни, пробивающаяся в книжную поэзию начала века, определяли становление художественной манеры Кантемира.
Кантемир. "К уму своему. На хулящих учение"
Первая и самая выразительная из девяти сатир поэта "К уму своему. На хулящих учение" была написана в 1729 году, еще до отъезда за границу. Это большое стихотворное произведение, очень резкое по социальной направленности его содержания. Кроме обобщенных сатирических портретов гонителей просвещения и прогресса, современники поэта видели (точнее, угадывали) в сатире реальных людей, имеющих большую власть в стране. Не от них ли шло главное зло? Не они ли являлись тормозом для развития образования, наук и искусства? В надменном епископе, "убранном в ризу полосату", явно просвечивали черты епископа Георгия Дашкова, главы церковной реакции в 1720-х годах:
Сверх той тело с гордостью риза полосата
Пусть прикроет; повесь цепь на шею от злата,
Клобуком покрой главу, брюхо – бородою,
Клюку пышно повели везти пред тобою;
В карете раздувшися, когда сердце с гневу
Трещит, всех благословлять нудь праву и леву.
Понятно, что такое произведение было опасно печатать. Довольно долгое время сатира распространялась анонимно в рукописных списках. Кстати, подлинный, не искаженный текст всех девяти сатир Кантемира впервые был опубликован лишь в 1868 году в двухтомном издании "Сочинения, письма и избранные переводы кн. А. Д. Кантемира" под редакцией П. А. Ефремова.
Внимательно присмотримся к этому трудному для чтения и такому замечательному произведению. Оно отстоит от нас почти на три столетия и, тем не менее, доносит живые черты и приметы быта, нравов и общественного устройства российской жизни. Больше того, воспроизводит особенности разговорной речи, образ мышления людей той поры. Проблемы нашего сегодняшнего времени были животрепещущими и тогда. Умному и честному человеку, с бескорыстием служащему науке или искусству, выпадала на долю нелегкая участь. Во вступлении упоминаются "девять сестер", то есть девять Муз. По мысли автора, именно они проложили самый благородный из путей, на котором человек может послужить другим людям. Но способность к творчеству, талантливость и благородство вовсе не означают благополучной и безбедной жизни. Как раз наоборот! Именно потому Музы у поэта "босы", а жизненный путь, ими проложенный, "неприятен", то есть труден:
Всех неприятнее тот, что босы проклали
Девять сестер. Многи на нем силу потеряли
Не дошед; нужно на нем потеть и томиться,
И в тех трудах всяк тебя, как мору, чужится,
Смеется, гнушается. Кто над столом гнется,
Пяля на книгу глаза, больших не добьется
Палат, ни расцвеченна марморами саду;
Овцу не прибавит он к отцовскому стаду.
Здесь же, во вступительной части сатиры, предлагается на выбор другая жизненная стезя. На ней, особо себя не утруждая, но смело и ловко приспособившись ко лжи и несправедливым порядкам общества, можно даже и "славу добыть":
Уме недозрелый, плод недолгой науки!
Покойся, не понуждай к перу мои руки:
Можно и славу достать, хоть творцом не слыти.
Ведут к ней нетрудные в наш век пути многи,
На которых смелые не запнутся ноги.
Так уже в самом начале произведения заявлен острейший социальный конфликт, едва ли нашедший свое разрешение и в наши дни. Как построить человеку свою жизнь, на что направить силы: вступить ли в борьбу со злом или потворствовать ему, обретя таким образом теплое местечко в жизни. Через всю русскую литературу последующих десятилетий и веков пройдет этот конфликт. Вспомним, что А. С. Грибоедов вынесет его в само заглавие своей знаменитой комедии "Горе от ума".
Сюжет произведения ироничен и даже язвителен – ведь перед нами жанровая форма хотя и поэтическая, но по классицистическим канонам проходящая по рационалистическому ведомству сатиры. Находящемуся в начале жизненного пути человеку ("уме недозрелый") предлагается "покоиться", ни в коем случае не браться за перо, поскольку в этом будет мало проку. Следующая за вводной часть – доказательная. Доказательность в рационалистической системе классицизма – очень важное художественное качество. Изображая одного за другим ханжу-церковника Критона, невежественного помещика Силвана, молодого и богатого прожигателя жизни Луку, пустоголового щеголя Медора, чванливого епископа, судью-взяточника, автор освещает проблему с самых разных ее сторон. У каждого из героев свои поводы хулить (то есть ругать) и искоренять науку, свои претензии к образованным людям. Претензии одна нелепее другой, и в этом последовательно нарастающем ряду заложена художественная динамика, которая сообщает произведению пафос гневного обличения. Святошу Критона пугает в распространении знаний многое, но главное – то, что молодые люди теперь стремятся "всему знать повод и причину", а от этого из рук церковников уходят власть и доходы:
"Расколы и ереси науки суть дети,
Больше врет, кому далось больше разумети;
Приходит в безбожие, кто над книгой тает", –
Критон с четками в руках ворчит и вздыхает
И просит, свята душа, с горькими слезами
Смотреть, сколь семя наук вредно между нами:
"Дети наши, что пред тем, тихи и покорны,
Праотческим шли следом к божией проворны
Службе, с страхом слушая, что сами не знали,
Толкуют, всему хотят знать повод, причину,
Мало веры подая священному чину;
Потеряли добрый нрав, забыли пить квасу,
Не прибьешь их палкою к соленому мясу;
Мирскую в церковных власть руках лишну чают,
Шепча, что тем, кто мирской жизни уж отстали,
Поместья и вотчины весьма не пристали".
Помещик Силван еще более, нежели Критон, категоричен в своих доводах. С высокомерием сытого, но недалекого человека он возводит невежество в ранг добродетели:
"Учение, – говорит, – нам голод наводит:
Живали мы преж сего, не зная латыни,
Гораздо обильнее, чем мы живем ныне,
Гораздо в невежестве больше хлеба жали,
".
Для Силвана стоящее знание лишь то, что может послужить приращению копейки и рубля. За три века до нашего времени Кантемир насмешливо обращает филиппику Силвана и к последующим поколениям. Как она подходит к тем из нас, кто в знаниях и науках видит лишь способ обогащения:
"Землю в четверти делить без Евклида смыслим;
Сколько копеек в рубле без алгебры счислим".
Силван одно знание слично людям хвалит:
Трудиться в том, с чего вдруг карман не толстеет,
Гражданству вредным весьма безумством звать смеет.
А вот гуляка Лука. Всегда довольный собою, сытый и румяный, этот недоросль предлагает свою собственную "философию" жизни:
В веселье, в пирах мы жизнь должны провождати;
Крушиться над книгою и повреждать очи?
Не лучше ли с кубком дни прогулять и ночи?
Его доводы не лишены логики и даже известного обаяния. Он ловко выстраивает целую антитезу: наука "содружество людей разрушает", а вино и веселье "людей дружат":
Вино дар божественный, много в нем провору;
Веселит, все тяжкие мысли отымает,
Скудость знает обличать, слабых ободряет,
Жестоких мягчит сердца, угрюмость отводит,
Любовник легче вином в цель свою доходит.
"обаяния" довольства и сытости. Не случайно, изображая Луку, поэт наделяет его отталкивающей физиологической характеристикой: "Румяный, трижды рыгнув, Лука подпевает".
Щеголь и франт Медор, следующий за словоохотливым Лукой, подан одним штрихом, но до чего же выразительным! Молодой человек досадует, что на печатанье книг уходит слишком много бумаги. Лучше бы пустить ее на завивку кудрей (в XVIII веке таким способом завивали волосы). Да и чего стоўит сам Сенека по сравнению с "фунтом доброй пудры"!
Медор тужит, что чересчур бумаги исходит
На письмо, на печать книг, а ему приходит,
Что не в чем уж завертеть завитые кудри;
Дальше в построении (то есть в композиции) сатиры наступает перелом. Портретная ее часть, где герои названы по именам, завершена. В повествование входит сам автор. Эта третья часть (первой было вступление, второй – портретные характеристики героев) принимает форму диалога, она полемична. Воображемый оппонент автора возражает ему, успокаивая, что не так уж все плохо, что "злобны речи" ханжи, скупца и щеголя "умным людям не устав, плюнуть на них можно". Автор в ответ приготовил свой главный аргумент, главное доказательство. Дело в том, что "краткости ради он исчел" далеко не всех и не самых опасных врагов науки и просвещения. Гневный пафос нарастает – стихотворное повествование движется к своей кульминации. Сколько же их еще, "недрузей науки": подьячих, дьяков, писцов, полуграмотных угодливых чиновников! Но самые страшные те, кто имеют в руках власть. При описании их, высокопоставленных верховных лиц, ирония переходит в сарказм. Убийственные характеристики имеют при этом свой исток в выражениях простонародной речи. Так, епископ "покрыл брюхо бородою" и, "в карете раздувшися", благословляет всех справа и слева. А вот судья, бранящий того, "кто просит с пустыми руками". В суде такому просителю делать нечего: судья "плюнет ему в рожу" и возвестит, что тот "врет околесну".
Ненависть героев сатиры к науке напрямую связана с порочным государственным устройством. Повествование выходит к своей высшей точке, кульминации; оно окрашено теперь в элегические тона (вспомним традицию фольклорной лирики). Именно при таком устройстве:
Наука ободрана, в лоскутах обшита,
Изо всех почти домов с ругательством сбита,
Как, страдавши на море, корабельной службы.
Все кричат: никакой плод не видим с науки;
Ученых хоть голова полна, пусты руки.
Повествование, начавшееся, хотя и иронично, но игриво-весело, заканчивается печальным и простодушным итогом-выводом:
Молчи, уме, не скучай, в незнатности сидя.
Бесстрашно того житье, хоть и тяжко мнится,
Кто в тихом своем углу молчалив таится,
Коли что дала ти знать мудрость всеблагая,
Пользу наук; не ищи, изъясняя тую,
Вместо похвал, что ты ждешь, достать хулу злую.
Как тут не вспомнить еще раз признание поэта: "Смеюсь в стихах, а в сердце о злонравных плачу". Впрочем, финал сатиры не так уж и простодушен. Он двойственен, как и все произведение в целом. С одной стороны, вроде бы незамысловатый житейский совет вступающему в жизнь молодому человеку не выставлять напоказ тягу к науке, а "веселить себя тайно", помалкивать, "в тихом своем углу в незнатности сидя". Но, с другой стороны, отчетливо осознаешь, насколько этот совет ироничен и горек. Трудно поэту принять такое положение вещей, смириться с ним, слишком уж "тяжко оно мнится". Раздвоенность душевного состояния, рефлексия сознания человека – еще одна тема, которая прочно войдет в русскую литературу последующих эпох благодаря Кантемиру.
Сатиры Кантемира. Анализ художественной формы произведения
русской литературе классицизм утвердится несколько позднее, через два-три десятилетия). Кантемир во многом следует этим нормам, но и нарушает их. Само обращение к уму и персонификация ума, то есть разговор с ним как с некой персоной, вполне в духе рациональной поэтики классицизма (латинское rationalis означает разумный). Однако сквозь эту условную рационалистическую форму просвечивают конкретные бытовые черты легко узнаваемых национальных типажей. Строгие рамки построения и живо, непринужденно выписанные портреты героев как бы не вполне состыкуются. Получается, что жанровая форма произведения – традиционная, старая, а содержание – новое. В самой этой несостыковке заключался элемент новаторства. Для классицистического произведения чрезвычайно важно решить поставленный вопрос, научить читателя или слушателя, дать ему верный совет. Решен ли вопрос в произведении Кантемира? Думается, что нет. Сама его концепция, то есть общий замысел, подкрепленная эмоциональным развитием содержания (начинается сатира бодро, а финал ее печален и элегичен), как бы и не предполагает точного ответа. Не всерьез же автор советует умному человеку помалкивать себе в тихом уголке! Наступательный, памфлетный тон произведения противоречит подобному итогу. Другими словами, содержание разомкнуто, финал открыт в будущее: нужно еще искать и искать выход из сложившегося в стране бедственного положения.
Несколько необычен и стиль произведения. В иерархии жанров, предложенной теоретиком классицизма Буало (Кантемир, конечно же, знал его трактат "Поэтическое искусство"), стихотворная сатира занимала довольно высокое положение. Однако в произведении Кантемира высокого стиля почти нет. Поэт, видимо, осознавал его жанр как новый на русской почве. "Простота слога" и "веселие" были его требованиями к стилю. "Хвально в стихотворении употреблять необыкновеннее образы речения и новизну так в выдумке, как и в речении искать; но новость та не такова должна быть, чтоб читателю была невразумительна", – формулирует поэт свое художественное кредо. Очень важно для него приблизиться к "простому разговору", то есть сообщить слогу живость и разнообразие повседневной разговорной речи. Правда, эта живая речь пока у него мало индивидуализирована. Она еще не несет примет психологического рисунка определенного характера (в полной мере этим овладеют писатели-реалисты), да и самого этого рисунка как такового пока нет. Каждый герой-персонаж, согласно предписаниям классицизма, являет собой воплощение лишь определенной идеи, за которой стоит тот или иной порок, одержимость той или иной страстью (ханжа, скупец, празднолюбец, щеголь, сутяга и т. д.).
Художественное завоевание Кантемира заключалось в том, что он умел погрузить идею-персонажа в колоритную действительность русского быта. Поданный через знакомую всем бытовую деталь, герой-схема вдруг обретал динамику, оживал. Примеров тому множество. Мы видим епископа в полосатой ризе, с тяжелой золотой цепью на шее. Он с важностью восседает в карете. Его пышный выезд сопровождается всеми необходимыми атрибутами и почестями. Перед ним везут его клюку, он милостиво раздает благословения. Довольно неожиданно поэт вводит в эту благочестивую картину прямо противоположные штрихи и этим ее драматизирует. Епископ, оказывается, тяготится теми, кого благословляет. Он раздражен, гневается, что люди ему постоянно надоедают ("сердце с гневу трещит"). Все его помыслы о том, как бы что не повредило доходам церкви, а, главное, его собственной прибыли. Смелый сатирический выпад был убедителен, благодаря уже самой лексике! А вот не менее живописная сценка в суде. Перед бедным просителем вырастает непреклонная фигура судьи, который твердо знает лишь одно: "гражданские уставы и народны правы" – пустой звук, если явился проситель "с пустыми руками". Так и видишь равнодушного к слезам бедняка и к самой истине дремлющего на стуле судью в то время, "когда дьяк выписку читает". Зримый, конкретный и оттого яркий образ и самой обездоленной науки, которая "ободрана, в лоскутах обшита".
и более поздние его сатиры. А ведь М. В. Ломоносов в это время уже писал четырехстопными ямбами силлабо-тоники! Чем можно объяснить пристрастие Кантемира к стиховой архаике? Видятся две главные причины. В 1730-е годы поэт жил и работал уже за границей, и грандиозная реформа русского стиха, которую в это время осуществил в России В. К. Тредиаковский, а затем развил на практике М. В. Ломоносов, была вне поля его зрения. Вторая причина могла иметь исходную точку в особой гражданской позиции Кантемира. Он соотносил свою приверженность к старинному книжному русскому стиху с серьезностью служения обществу. Что-то наподобие фонвизинского Стародума, который выражает современные мысли старомодным слогом, и эта старомодность подчеркивает их серьезность и значимость.
Стихотворная форма произведения – довольно сложный предмет для анализа. Как уже упоминалось, сатира написана виршами. Произошло это слово от латинского versuўs, что переводится как линия, ряд, строка, стих– строки, упорядоченные, равным количеством слогов в них. По-гречески syllabe – это и есть "слог", то есть силлабические стихи – это стихи слоговые. Чаще всего слогов – тринадцать. После шестого или седьмого слога имеется цезура (пауза, остановка). Обычно строки рифмуются по принципу смежной рифмовки: первые две строки, потом еще две, потом еще две и так далее (аа вв сс…). Сами же рифмы, как правило, женские, то есть в последнем слове каждой строки ударение падает на предпоследний слог. Сатиру Кантемира можно считать образцом силлабического виршевого стиха. Проанализируем первые ее четыре строки:
Покойся, не понуждай к перу мои руки:
Не писав летящи дни века проводити
Можно и славу достать, хоть творцом не слыти.
Пересчитаем количество слогов в строчках – в каждой ровно тринадцать. В первой и третьей строках сам ритм дыхания диктует сделать остановку (цезура) после шестого слога, во второй и четвертой – после седьмого. Рифма, как видим, смежная: науки – руки, проводити – слыти. Ударение в этих рифмующихся словах падает на предпоследний слог, следовательно, рифма женская (в мужской рифме ударение стоит на последнем слоге слова, в дактилической рифме – на третьем слоге от конца).
за определенным по счету слогом, ударения; в одних словах оно падает на первый слог, в других – на четвертый или шестой и т. д. Совсем иначе в языке французском, сербском или польском: там ударение в словах закреплено. Французы, например, ставят ударение на последнем слоге слов. Именно для этих языков слоговой, или силлабический, принцип стихосложения вполне подходящий. Для русского же стиха он неудобен, слишком "выпрямляет" русскую речь, не дает в полной мере проявиться гибкости, напевности и многообразию ее интонаций.
Работая над сатирами, Кантемир строго держался силлабического принципа стихосложения. И все-таки, когда он жил уже в Лондоне, а затем в Париже, до него доходили отголоски споров о реформе стиха, разгоревшихся на его родине. Он, без сомнения, знал и принял к сведению положения трактата "Новый и краткий способ к сложению стихов российских" (1735) В. К. Тредиаковского, где тот обосновал новую, силлабо-тоническую, систему стиха. В своем собственном теоретическом труде "Письмо Харитона Макентина" Кантемир сделал небольшие уступки силлабо-тонике. Здесь же им было предложено и перспективное новшество. В параграфе, озаглавленном "Перенос дозволен", он решительно настаивал на праве поэта разбивать синтаксическую конструкцию на две стихотворные строки. Тогда как авторитетный теоретик классицизма Буало заявлял, что каждая синтаксическая единица должна совпадать с одной стихотворной строкой. У русского поэта проявилось здесь национальное языковое чутье: перенос явно способствовал бы естественности и непринужденности разговорной стилистической манеры. Это перекликается с "вольностями" языка сатир Кантемира. Поэт часто использовал в них ядреные народные словечки, поговорки, просторечные выражения. Живая связь с бытом и образом мышления его современников возникала благодаря им.
Эмоциональный тон сатиры отмечен лиризмом: автор явно обнаруживает свои чувства. Не только на опыты книжной виршевой поэзии, но на традицию русской народной лирики ориентировался Кантемир в своем произведении. И при этом он выступает поэтом новой формации, имеющим тесные связи с культурой Запада. Современный читатель может не согласиться со словами Белинского, утверждавшего, что "развернуть изредка старика Кантемира и прочесть которую-нибудь из его сатир есть истинное наслаждение". Но нельзя не признать точности характеристики, данной критиком в его статье о Кантемире (1845), в которой определена роль поэта в истории русской культуры. "Кантемир писал так называемыми силлабическими стихами, – размером, который совершенно не свойственен русскому языку. Этот размер существовал на Руси задолго до Кантемира <…> Кантемир же первый начал писать стихи, также силлабическим размером, но содержание, характер и цель его стихов были уже совсем другие, нежели у его предшественников на стихотворческом поприще. Кантемир начал собою историю светской русской литературы. Вот почему все, справедливо считая Ломоносова отцом русской литературы, в то же время не совсем без основания Кантемиром начинают ее историю".
Литература по творчеству А. Д. Кантемира